"Когда жена и мама в ссоре, я принимаю сторону жены"

Когда видишь работу этого актёра в театре или в кино, ему всегда веришь и сопереживаешь. Его персонажи всегда живые, трогательные и не похожи ни на кого, как и он сам. В гостях у «Жизни» звезда сериалов «След» и «Физрук» Евгений Кулаков.

– Чтобы раскрыть человека…

– Нужно его напоить.

– Идея отличная, Евгений, но я о другом. Нужно спросить его про распорядок дня. Какой у Вас распорядок?

– Чем активнее, тем лучше. Я люблю, когда у меня на день назначено много дел и чтобы на одно я обязательно опаздывал. Тогда мне максимально комфортно.

– В котором часу Вы встаёте?

– Примерно в 8.30 подъём. Либо на работу, либо к детям. У малышки, естественно, садик, у парня – школа, его туда возит сиделка, но я должен вызвать такси. Дочь ещё два раза ездит на каток – в эти дни подъём в 6.30. Встаём мы по будильнику – кто сам проснётся в 7 утра? Мы все – совы… Мы не завтракаем. Только сын – у него отдельная полка в холодильнике. Еду мы готовим ему с вечера. У Ильи ДЦП и аутизм, поэтому ему нельзя выбирать еду самому – он выберет что-то повкуснее, например, колбасу, и он это делает довольно часто. А засыпает Илья поздно – в три часа ночи и в школу ходит к часу дня…

– Вы тоже, получается, засыпаете в три часа ночи?

– У нас с женой вахтовая система.

– Вы с женой вместе играете в новом спектакле. Это тяжело?

– Нет, даже наоборот, появляются новые краски. Актёр ведь забывает, кто перед ним.

– Творческие конфликты?

– Постоянно! Мы даже дома стараемся не репетировать, потому что дети начинают волноваться. Мы ругаемся… Понимаете, актёру всегда неприятно, когда коллега делает ему замечание. Но это пустейшие замечания, и нам нравится играть это вместе. Мы наслаждаемся.

– О чём этот спектакль?

– О преданности, поддержке, о том, что нельзя бросать того, кто рядом, о женской силе. Если бы не Надежда Мандельштам, мы бы и не узнали стихов её супруга. Она всё сохранила, всё запомнила. Бродский, по-моему, написал про неё: «Взгляд как уголёк, посмотришь – обожжёшься». Даже в старости она сохранила активность.

– Почему Ольга для афиши взяла девичью фамилию?

– А это не девичья фамилия. Эта фамилия её отца, а девичья фамилия у Ольги мамина.

– Как у вас всё интересно…

– Да, у Ольги всё интересно. У её папы фамилия Бужор, а мама – Васильева. Как рассказывает мама, когда-то Бужор был красным генералом, а Васильев – белым генералом, и они воевали друг с другом. И, как говорит мама, в Ольге сейчас этот конфликт.

– Так почему же Ольга на афише не Кулакова?

– Она сказала так: «Менять Васильеву на Кулакову – хрен редьки не слаще». А Бужор – это что-то красивое! В общем, жена фамилию так и не поменяла.

– Вы получили израильское гражданство всей семьёй. Это сложно?

– При фамилии Бужор – нет!

– Это означает, что Ваша дочь, когда вырастет, пойдёт в израильскую армию?

– Если она будет жить там, то да, будет обязана, но меня это не пугает…

– Вы присутствовали на родах дочки…

– Это было чудо! Мы ходили вместе на курсы, и это было крайне полезно. В общем, у меня не было страха. А вот во время появления на свет Ильи меня рядом не было – он родился в Одессе, а я в Москве играл в спектакле.

– Как Вы помогали Ольге при рождении дочери?

– Ольга говорит, что ей было тяжело, но, по мне, это так легко всё произошло. Мы долго были дома и приехали рожать в последний момент, когда Ольга уже начала паниковать. С нами ещё была помощница Полина, которая не имеет права принимать роды, но находится рядом до самого главного момента. Самое трогательное – это взять ребёнка на руки. Говорят, малыш будет счастливым, если его завернуть в рубашку. Я снял её с себя и завернул в неё дочь.

– Что Вы посоветуете отцам, которые ещё сомневаются участвовать в этом?

– Во-первых, отбросить все предрассудки. Это большое дело! Я не жалею ни о чём – это осталось в моей памяти. Самое дорогое – это же память.

– Расскажите, пожалуйста, о своём детстве, родителях…

– Моя мама работала телефонным оператором в милиции на Петровке, 38. Есть даже такой фильм, и мама однажды попала в кадр, когда его снимали. Ещё совсем молоденькая.

– То есть все самые жуткие вызовы поступали ей.

– Да, но, вы знаете, мама у меня такой лёгкий человек. Мне кажется, она всё очень легко воспринимала. Папа же в лихие 90-е занимался бизнесом.

– А как Вы жили до 90-х?

– Нормально! Не помню, чтобы мы в чём-то нуждались. Однажды отец привёз с Сахалина огромную трёхлитровую банку чёрной игры. Сейчас, когда я общаюсь со сверстниками, выясняется, что это было распространённым делом – банка икры. Ещё помню, как пришёл период очередей, меня брали с собой, писали номер на руке, помню, как сдавали бутылки с товарищами, чтобы иметь карманные деньги.

– Как изменилась Ваша жизнь, когда случился развал Союза?

– В школе я не помню, чтобы что-то происходило, просто слово «Россия» было для меня очень большим, и я спрашивал: «Это больше, чем СССР, или меньше?» Мне кажется, этот вопрос до сих пор у нас под кожей. И мне говорили, что это меньше. И я помню, как меня это расстраивало.

– Что ещё вспоминаете?

– Помню какие-то события и картинки, очень хорошо помню друзей, как умер дедушка и как бабушка кричала. Хотя я не помню, чтобы их отношения были очень нежными.

– Он умер неожиданно?

– Насколько я знаю, он пошёл на работу и попал под поезд... Наверное, с тех пор я очень боюсь известий о том, что кто-то ушёл и не вернулся.

– У Вас есть брат и сестра…

– Двойняшки Андрей и Аня. Младше меня на шесть лет. На Новый год я был для них Дедом Морозом. Нашёл как-то какую-то старую мочалку, придал ей форму бороды, распорол бабушкино пальто с красной подкладкой, чем вызвал бурную бабушкину реакцию… Помню, у нас был шкаф, где можно было прятаться, и отдельная тумба к нему для постельного белья, из которой получался отличный домик – там мы играли.

– Вы жили все вместе?

– Да. Квартира была двухкомнатная. Находилась она в бывшем общежитии, и прелесть была в том, что в этом общежитии жила сестра дедушки, которая тоже была нашей бабушкой. Вот так мы и жили одной семьёй: родители, мы, дед, две бабушки.

– Какие у Вас сейчас отношения с братом и сестрой?

– С возрастом мы стали дружнее. Хотя был момент, когда мы потеряли связь: я ездил учиться в школу в Москву, рано уезжал и поздно возвращался, потом начался вуз. Сейчас мы общаемся более откровенно, дочки сестры и моя малышка хорошо дружат.

– Двойняшки имеют какую-то особенную связь. Это так?

– Вы знаете, они абсолютно разные. Конечно, у них всегда были какие-то свои секретики, но помню, что кто-то из них сладости съедал быстрее, скорее всего, брат, а сестра сохраняла, а потом была вынуждена делиться.

– А Вы сами в детстве были хулиганом?

– Нет, я был тихоней. Хулиганство пробудилось, наверное, после вуза, когда я почувствовал свободу.

– А вообще, строгие правила были дома?

– Никаких правил не было. Мама и сейчас к этому так относится. У неё не было последовательности в воспитании, всё было довольно хаотично, но в этом есть и своя прелесть. С одной стороны, это хорошо, но с другой – я очень жалею, что меня не отдали учиться музыке. Но, собственно, кто мне мешает пойти учиться сейчас? Так что у меня нет претензий к маме в этом смысле.

– А в каком есть?

– Помню, мама несла ёлку, а я хотел ей помочь, но, очевидно, своей помощью только обременял её, и поэтому она сказала: «Если не будешь слушаться, оставайся здесь». И я в качестве протеста решил остаться на месте. До сих пор помню удаляющуюся маму. Считаю, что так ломать детей нельзя.

– А каким был Ваш отец?

– У меня очень милая картинка про папу. Он с трепетом к нам относился, несмотря на то что потом оставил нас.

– Вы не общаетесь?

– Нет, хотя это довольно странно. Мне кажется, что можно это переломить и начать общаться. В любом возрасте. Не случилось ничего настолько страшного, чтобы перестать общаться. Не было никакого предательства.

– После школы Вы пошли учиться в технический вуз.

– Я пошёл учиться на экологический факультет Института стали и сплавов, должен был стать экологом.

– А сами Вы чего хотели?

– Я интуитивно вышел на актёрское дело, вовремя осознал, что хочу этого. Но тогда. после школы, я не знал, чего хочу. На лекциях в этом институте я был всего два раза. Помню зал амфитеатром и лектора, который рассказывал что-то скучное. И что-то внутри меня стало протестовать – мне хотелось чего-то поинтереснее, и совершенно случайно я купил книгу для поступающих в вузы, стал ее листать и решил пойти в театральное. Причём это произошло настолько быстро, что год я не потерял.

– То есть до этого предпосылок посвятить себя актёрской профессии не было вообще?

– Были! В детском лагере я как-то вызвался играть в спектакле и почувствовал, что мне интересно стать вдруг кем-то другим. И это всё время как-то проявлялось. Мне, например, нравилось разыгрывать. В старших классах я перешёл в другую школу, надо было наладить контакт с одноклассниками, и на первом уроке физкультуры я залез по канату под потолок и сделал вид, что боюсь оттуда слезть. Мне было прикольно, что я держу эту интригу, привожу всех в возбуждение и привлекаю к себе внимание.

– Вы поступали одновременно в разные театральные вузы?

– Нет, только в один. Я пришёл и увидел знакомую фамилию – Ширвиндт, а мне нравился фильм «Миллион в брачной корзине» и игра Ширвиндта особенно. И мне повезло – на курсе было мало мальчиков. Ну и потом я старался: когда читал басню «Волк и ягнёнок», сделался сначала волком, потом – ягнёнком.

– Как отнеслись к этому родные?

– Мама узнала об этом, когда я сообщил, что поступаю на коммерческий курс. Это был первый эксперимент Щукинского училища – весь курс был коммерческим. И тут мама призадумалась. Мол, надо ли тебе это? Я благодарен маме за то, что она не стала сопротивляться. Была продана квартира, которая досталась маме от бабушки, и так мне оплатили обучение. Тогда, в 1996 году, это стоило довольно дорого...

– Какое впечатление на Вас произвёл Александр Ширвиндт?

– Он очень добрый человек, такое впечатление, что он не может злиться вообще. Даже когда мы опаздывали, а жена часто опаздывала к нему на занятия, он относился к этому нормально. Однажды даже успокаивал её в машине… Учиться у него – это было и счастье, и удача.

– У каждого мастера есть свои фишки, какие были у Александра Анатольевича?

– Помню, как мне была важна реакция зрителя, когда я вышел на сцену. Он мне тогда сказал: «Не зыркай в зал». Он – мастер выдумывать слова. Это очень хороший совет, и этого правила я придерживаюсь до сих пор. Тебе не должно быть важно, какое впечатление ты производишь.

– Он кого-то взял с курса в свой Театр сатиры?

– На последнем курсе он подошёл ко мне и спросил: «Знаешь, почему я вас с Олей не возьму к себе?» Я спросил: «Почему?» Он ответил: «Вы у меня ничего не будете играть. Я ничего не смогу вам дать». Наверное, мы не подходили ему по амплуа. Но я очень рад, что после института я попал в театр «Эрмитаж» к Михаилу Левитину. Потому что у него я сыграл огромное количество интереснейших ролей. Причём совершенно разнообразных. Например, Павла Первого в спектакле по пьесе Юлия Кима, Корейко – в «Золотом телёнке», Тартюфа…

– Учеба в театральном вузе – это с утра до ночи, и нет времени на подработки. Как Вы выкручивались?

– Я не работал. Однажды, правда, попытался. Рядом с училищем был ресторан, где многие подрабатывали, и я пошёл официантом, но меня быстро выгнали. Наверное, я что-то читал в перерывах.

– А где Вы брали деньги на карманные расходы?

– Я был домашним мальчиком – всё обеспечивала мама. А на четвёртом курсе у меня была первая работа в кино. Меня пригласила сняться в своей ленте режиссёр Лена Жигаева – это была студенческая работа. А её учителем был Владимир Хотиненко – он меня там и заметил. Вот почему полезно сниматься. Но вернёмся к фильму. Лена – прекрасный режиссёр, и у неё был тогда супероператор. Это была красивая военная картина по Аграновичу. Чудесная история, в которой молодой солдат приходит в деревню, остаётся переночевать в каком-то доме, оказывается в женском батальоне, и… у него там случается… А потом он просыпается, видит несколько солдаток и не понимает, с кем именно у него было. Это вроде автобиографическая история Аграновича. Так постепенно я начал сниматься и зарабатывать сам…

– А аниматором подрабатывали?

– Конечно! Однажды я был Лениным на каком-то мероприятии, сыпал цитатами Ильича. А ещё я был Чаплином – и это тоже было здорово.

– У Вас много ролей. Какая работа была самой сложной?

– Когда я только начинал, была одна история, когда на съёмках оператор сказал режиссёру в моём присутствии: «Ну он же ничего не может». Это было ужасно… Я никак не отреагировал, но это было так обидно. Что касается ролей, которые играть морально трудно, то мне одно время предлагали играть убийц и маньяков. Да, в этом есть даже что-то интересное, это даже какая-то терапия, ты выплёскиваешь злость, но я отказывался от таких ролей. Наверное, зря… Сейчас перестали предлагать злодеев. Предлагайте!

– В училище Вы и нашли свою любовь…

– Да, почти сразу.

– Как развивался Ваш роман?

– Это была любовь с первого взгляда. У меня – точно. Ольга покорила меня красотой и талантом. Это какое-то общее чувство, когда ты понимаешь, что это твой человек. Добивался я её долго, наверное, год.

– Какой поступок переломил ситуацию?

– Наверное, я взял её измором и упрямством. Я делал ей сюрпризы, дарил подарки и много внимания.

– Родители Ольги приняли Вас сразу?

– Практически. Маму Оли я и так знал – она часто приходила в театральный институт, мы были знакомы, а когда я стал оставаться у Ольги, она спокойно к этому отнеслась: я сразу стал сыном и почувствовал заботу. Олин отец, а также её бабушка и дедушка тоже довольно хорошо меня приняли. А вот моя мама приняла Ольгу не сразу – она, что называется, самая типичная свекровь. Попытка воспитать, чтобы жена за мужем лучше ухаживала, была. Это было неуместно и глупо.

– Как Вы соблюдали баланс?

– Я пустил всё на самотёк и просто верил, что всё наладится. Я считаю, что в таких ситуациях нужно однозначно принимать сторону жены. В Библии сказано, что муж и жена – один человек. Нужно суметь объяснить маме, что это вовсе не её дело.

– Какие у них отношения сейчас?

– Я бы не сказал, что слишком тёплые. Ровные. Войны нет - и то хорошо. Время и раздельное проживание всё расставили по местам.

– Евгений, у Вас двое детей. Расскажите о них, пожалуйста…

– Сын – совершеннейший ангел. Во-первых, он невозможный красавец, во-вторых, у него очень хорошая энергетика. Например, когда он заходит куда-то, вместе с ним заходит какое-то тепло. Конечно, он бывает и громким, и шумным, особенно по ночам. А дочь – разбойница. Она, конечно, может быть и пай-девочкой, особенно на людях, но это всё шифровка. Дома это всё сразу пропадает.

– У Ильи аутизм, а аутизм бывает разный. Как это заболевание проявляется в случае с Вашим сыном?

– У нас довольно сложная форма, при которой Илья сейчас малосамостоятелен. То есть он много уже умеет делать сам, разогреть себе в микроволновке еду и съесть её, но при этом нужен человек, который будет частично напоминать ему о каких-то действиях. Он может сам заварить себе чай, достать пакетик, открыть его… Что он ещё умеет делать? Он может нарезать салат… В общем, мы на правильном пути. Илья стал закрывать дверь в свою комнату, если мы ему мешаем или если он хочет побыть один. У человека с аутизмом нет границы между его личностью и твоей, и часто получается так, что твоё желание – это обязанность для него. Это опасно. Важно, чтобы он мог высказать своё желание, чтобы у него был навык выбора. Мы даём ему этот выбор. Даже когда мы хотим его поцеловать, спрашиваем разрешения. У него есть батут, раз в неделю он ходит в бассейн, неплохо держится на воде. Но, к сожалению, он пьёт воду везде, где оказывается. К счастью, мы знаем, что с этим делать.

- Некоторое время назад мы открыли для себя прикладной анализ поведения – это способ коммуникации с любым человеком, но он идеально подходит для людей с аутизмом. Этот способ научил нас уважению к личности, а также научил тому, что не надо замечать, когда человек делает что-то неправильно. Каждой своей реакцией мы даем человеку эмоциональную подпитку. Иногда она нужна человеку, и он специально делает неправильно, чтобы мы обратили на него внимание. Так делают типичные хулиганы. При этом надо бурно реагировать, когда человек делает что-то правильно. То есть нужно поощрять ребёнка каждый раз, когда он не пьёт воду из ванной, чтобы он чувствовал, что он молодец. И поощрять надо – давать, например, компот.

– Подростковый возраст как у него проявляется?

– К счастью, у него есть своя комната, и он может побыть один. Он может сказать: «Не хочу». Оттолкнуть может, уйти. Более того, мы провоцируем его на то, чтобы он так сказал. Когда это происходит, мы счастливы. Считаю, что дураки те родители, которые не поддерживают это в ребёнке. Мы с Ильёй договариваемся, если что-то надо. Илья – ангел в том смысле, что с ним легко договориться. Это в его характере. Наш родительский путь, родителей особенного ребёнка, очень нетипичный. Для меня было счастьем, когда я стал понимать его, когда мы стали находиться в диалоге. Но это произошло не сразу. Ему было лет семь. Дело в том, что изначально ему поставили неправильный диагноз, и доктор прописал ему огромное количество нейролептиков. Это был врач-психиатр, и сейчас мы понимаем, что это совсем не его врач, что аутизм не лечится таблеткой, а поддаётся лишь поведенческой коррекции. Так вот из-за таблеток Илья потерял все навыки, а до того момента он говорил, и говорил довольно неплохо. У него было сложное поведение, но всё-таки проявление личности и воли у Ильи было. После таблеток он потерял абсолютно всё – мы заново создавали его человеческие желания.

– Вы вместе с женой 20 лет… В любой семье есть конфликты, как в вашей семье преодолеваются разногласия? Кто у вас самый мудрый?

– Мы научились это делать взаимно. Иногда я понимаю, что вот сейчас надо закончить. Ольга очень эмоциональная, порой не может себя сдержать, но сейчас я вижу, что она останавливается в какой-то момент и начинает что-то дипломатично говорить. Хотя дипломатия ей не свойственна. Это я могу хитрить. Понимаете, если она видит, как кого-то обижают… На фигурное катание, например, с дочкой езжу я, потому что Оля, если видит несправедливость, например, в общении мамы с ребёнком, моментально вспыхивает. Молчать не сможет.

– Нередко бывает так, что мужчины, столкнувшись с ситуацией в жизни как у Вас, уходят из семьи. Что бы Вы им сказали?

– Ольга много сделала для того, чтобы дать мне импульс узнавать об этом, ходить на курсы. Разделять проблему очень важно! А посоветовал бы что? Я испытываю огромное счастье от того, что мы вместе, что у нас семья, что потом мы будем бабушкой и дедушкой. Сохранив, люди приобретут то, что решили потерять. Уйти можно только в одном случае – если любовные отношения прошли. Надо понимать, что это этап, что не всегда будет так, как было в первые дни романа. Взаимная поддержка – это самое лучшее, что может быть. Что касается тех мужчин, которые уходят, важно ещё, чтобы была ответственность, чтобы человек не мог уйти от ответственности. Даже если ты не рядом, ты должен помогать хотя бы деньгами.

– Профессия актёра нестабильная, жена не работает, ребёнок требует огромных вложений. Как Вы решились на второго малыша?

– Помню, как мы говорили о пополнении в семействе. Мол, веселее и нам будет, и Илье. И сейчас это большое счастье. А ведь был высокий процент, что и второй ребенок будет с проблемами. Гарантий никто не давал. Определить на уровне беременности аутизм и ДЦП невозможно. Сейчас аутистические проявления распознать можно только в раннем младенчестве и начать грамотную коррекцию. Мы решили так: если это будет аутизм, то мы хотя бы знаем, что с этим делать, и не допустим стольких ошибок. В Израиле, например, люди с аутизмом служат в армии и работают.

– То есть для ребёнка с аутизмом самостоятельное будущее реально?

– Да, абсолютно реально! С аутизмом можно жить свободной и нормальной жизнью. Бывает, что здоровых людей доводят до неврозов, и это обиднее. Важна ещё атмосфера в семье, любовь. Нам важно сохранить свои силы, чтобы давать Илье наш ресурс, давать возможности… К счастью, у нас есть помощь.

– У Вас бывают минуты отчаяния?

– С тех пор как я почувствовал, что понимаю ребёнка, что он учится, я потерял ощущение паники и темноты. У Оли когда-то это было в очень сильной фазе, но, к счастью, она это переломила. И всё благодаря тому, что мы наконец увидели способ верной коммуникации, поняли, что есть выход. Мы идём вперёд… Сын, а ему 18 лет, совсем недавно научился говорить «да» и «нет». И «нет» для него не менее важно, чем «да».