"Пугачёва и Джуна думали, что песня "Странная женщина" про них"

Его хиты «Яблоки на снегу» и «Странная женщина» свели с ума весь СССР. Под его песни шли в бой советские бойцы в Афганистане, а его биография похожа на приключенческий роман.

В гостях у «Жизни» певец и композитор Михаил Муромов.

– Вы служили в армии…

– Да, но я же спортсмен. Я служил, кстати, во внутренних войсках, что сейчас называется гвардией. Я играл за «Динамо» в водное поло. У меня были настоящие воинские выступления, я ходил на серьёзные специальные мероприятия.

– Вы сказали, что многое повидали…

– Конечно. Армию и первую жену человек вспоминает всю жизнь. Помню, как всех побрили, выдали форму, и все стали одинаковыми. Была дисциплина, люди учатся порядку, и мне это очень нравится. Это очень хорошо…

– Все боятся идти в армию из-за дедовщины.

– У нас дедовщины не было вообще.

– У Вас есть афганский цикл песен. Как воины-афганцы относились к ним?

– С песней «Письмо брату» я выступал на Дне десантника в парке Горького, и ко мне подошёл парень и попросил: «Можешь спеть песню Муромова «Письмо брату»? Слова знаешь?» «Хорошо, – ответил я. – Сейчас всё будет». Он только потом узнал, что я и есть Муромов. Помню, как мне машину вынесли на руках из парка. Самое ужасное, что было в моей жизни. Руль крутишь, а машину несут.

– Вы хорошо выглядите. Поделитесь секретом молодости.

– Ничего особенного я не делаю, просто поддерживаю вес, аскетически питаюсь, не даю себе жиреть. Когда я боксировал, весил 72 килограмма, в водное поло играл с весом в 84. Когда бросил водное поло, поправился до 105 килограммов, мне стало стыдно, и сейчас я вешу 87. В этом весе мне комфортно.

– Вы ощущаете возраст?

– Да, 45 лет. Мужской возраст – это вообще отдельная тема для целой передачи. Кто-то из мужчин переживает по этому поводу, я – нет.

– Конечно, Вам же 45.

– Да!

– Вы часто дрались в юности. Из-за чего?

– Чаще всего приходилось исправлять несправедливость. Во-вторых, когда тебе нахамили, сказали лишнее. Я не терплю хамства. Понимаете, я рос в хулиганском дворе на Котяшке. У нас были голубятни, жили татары, отношения были сложные. Драки были постоянно. Например, иду с девочками с катка, подходят парни. Мол, какие девчонки хорошенькие, пойдёмте с нами. А я спрашиваю: «А меня берёте с собой?» Ну, тут, конечно, начинается драка.

– Когда впервые серьёзно подрались?

– У… Первый раз! Сложный вопрос. Я дрался всю юность. Но самую травматичную драку помню. Это была стычка с солнцевскими. Я был один, а их было человек шестнадцать. Четверых я уложил, а потом меня повесили на руках и били, как грушу. Моё лицо было похоже на эллипс неправильной симметрии. У меня даже температура поднялась до 39. А в газете тогда написали, что Муромов избил солнцевских авторитетов.

– А из-за чего возник конфликт?

– Мне сказали такое слово, за которое в тюрьме нож положен в бок. Я просто это хорошо знаю, поэтому пришлось выйти. Вышел я с одним, а за ним пришли остальные.

– Последний раз когда Вы дрались?

– Сложно сказать. Если на мои руки посмотреть, здесь кругом переломы, поэтому я не бью по жёстким предметам, я бью по мягким: горло, промежности. У меня свои приёмы.

– Переломы от драк?

– От драк и от бокса. Жизнь удалась.

– Женщину ударить можно?

– Ну, если только по заднице шлёпнуть.

– Вы как-то сказали, что позволяете себе отдых перед телевизором. Сейчас что Вы смотрите?

– Сериал «Лесник», шоу «Сто к одному», новости, концерты одним глазом. Сейчас у меня есть время, а раньше мне нужно было много работать. Например, отработал три концерта, вернулся в Москву, написал музыку для театра, потом снова концерты. Когда смотреть телевизор? Впрочем, в машине у меня одно время стоял маленький телевизор.

– Вас обокрали…

– Это называется разбойное нападение. Дома были мои работницы, а я уехал в Италию и задержался там на один день. Об этом знал только один человек. Первый, кто вошёл в дом, был им знаком, поэтому его впустили, а потом им дуло в лицо. Вынесли много. Две норковые шубы, аппаратуру, синтезаторы – два. Как в том фильме, знаете. Гитару. Никак не могу, кстати, её найти – нигде не всплывает. 12-струнная гитара. Одна из последних гитар, где была дека передняя еловая. Искать их никто не стал – вернуть ничего не удалось. Но самого главного-то они не нашли. Одну девушку они связали и посадили на стул – а там была спрятана большая пачка долларов. Ещё у меня было колье 16 века, покрытое серебром под платину с бриллиантами. Его тоже не нашли. Откуда оно у меня? Одна попадья, которой приносили вещи на возобновление храма, мне его продала за недорого. Я вообще-то хотел стать ювелиром. У меня была такая идея. Мне даже привезли набор инструментов из Швейцарии. Но мне приятель сказал: «У тебя чуть-чуть азотной кислотой запахнет из квартиры, и тебя сразу на учёт на Петровке поставят». Кстати, про грабителей. Они выносили вещи час сорок, потом поубивали друг друга. Один только остался живым. Он мне даже звонил потом. Мол, давай перетрём. Мы встречались с ним рано утром в феврале 1996 года около бассейна «Олимпийский». Я сел к нему в машину. Он спросил: «Вооружение есть?» Отвечаю: «Граната есть». А у него был «ТТ». Он сказал, что ни при чём, и попросил о двух концертах в Туле. «Я заплачу хорошо», – обещал он. «Недели через две, Паша», – сказал я. В общем, я согласился. Его уже тоже нет в живых…

– Вы простили?

– Бог прощает. Ему виднее оттуда.

– Не будем о грустном, расскажите о себе! Вы родились в Москве...

– Я рождался там, где Ленин речь толкал, где завод «Михельсона». Там рядом роддом. Коммунальная квартира, ванная в коридоре на ножках. Что тут говорить? Я всё это помню. Я, в принципе, с двух лет себя помню, так как я в два года уже тонул в пруду.

– Кто Вас отпустил маленького одного?

– Там был настил, и я на нём играл и упал. Я даже помню круги перед глазами жёлто-серые, барахтался, как собачонка. На берег уже вылезал, когда мама с нянькой подбежали. Ещё я хорошо помню детский сад и деревянные раскладушки с брезентом.

– Вы родились в обеспеченной семье…

– Отец по тем временам хорошие деньги зарабатывал, можно было купить автомобиль, но мама в определённый момент ушла от отца, уехала с геологом на разработки.

– Влюбилась?

– Да! А отец начал сходить с ума.

– Буквально?

– Да! Бабушка по маминой линии его утешала. «Володя, почему ты так мучаешься. Может, женщину себе какую найдёшь?» Он и нашёл, она у него так и осталась. А меня двухлетнего новая пассия отца отправила к своей матери в Сорокино. Когда мама вернулась (любовь у неё прошла к тому времени), меня дома не оказалось. Она меня долго искала, в итоге дядька, её брат, меня нашёл. И мы стали снова жить с мамой в Пыховом тупике, в коммунальной квартире в доме из сруба. 12-метровая комната у нас была. Выходные я проводил с отцом, а будни – с мамой. В 6 лет я записался на плавание в «Динамо», с тех пор я член «Динамо».

– Вы были такой самостоятельный?

– Мама работала на двух работах, преподавала электротехнику в МИФИ и в МГТУ – она окончила институт связи. Я сидел с нянькой – маминой дальней родственницей. А папа родом из Питера, из дворян. Он знал четыре языка, с семи переводил, с 12 адаптировал. И это при том, что он гидравлик и альпинист. В 82 года он бегал тридцатку на лыжах два раза в неделю. Такой человек. В общем, два раза в неделю у меня английский и плавание, ну, или лыжи, а вся неделя с мамой. Потом мама вышла замуж…

– Отношения с отчимом сложились?

– Он был душевный мужик, грузинский еврей Яков Винер, из команды Берии вообще-то, полковник КГБ. У него всё было устроено в Грузии, но он ради мамы променял четырёхкомнатную квартиру в Тбилиси на однушку в Москве.

– Родители снова сошлись, когда Вам было 15 лет.

– Нет, в это время отец только начал похаживать. Отец работал в Китае, Вьетнаме – преподавал на французском гидромелиорацию. У него были деньги, поэтому он купил трёхкомнатную квартиру, и мы туда переехали. До этого мы жили с отчимом в коммунальной трёхкомнатной квартире, в 16 квадратных метрах. Бабушка, мама, отчим и я. Я спал на раскладушке.

– Как Вы отнеслись к тому, что родители сошлись?

– Спокойно, но мне было очень жалко отчима. Он был мне друганом. Отец был всё-таки отцом, а отчим... Нет, он, конечно, был строгим, на гречку ставил за серьёзные нарушения. Например, ему не нравилась папина сестра, и он как-то раз слишком лихо что-то о ней нехорошее сказал, а я аж за нож схватился. Вообще, я легко относился к ремню и мокрой тряпке вдоль спины. Придумали сейчас жестокое отношение с детьми. Не будет ремня по заднице, не будет толка. Говорят, надо объяснять, разговаривать… Ничего не надо.

– Что ещё запомнилось из детства?

– О, я и рыбок продавал, и голубей тоже. У меня была голубятня из 12 голубей, но потом пошли тройки в школе – а это позор был в семье – и мама велела закрыть голубятню. Одна голубка, правда, ко мне ещё лет пять прилетала. Кофейная. Она мне очень напоминала учительницу по пению, в которую я был влюблён.

– То есть Вы слушались маму?

– Как мама сказала, так и будет. Даже будучи взрослым, я слушался. Нельзя, чтобы мама волновалась. Вот так я был воспитан.

– Как проявлялся Ваш переходный возраст?

– В 13 с половиной лет я был ростом уже 179 сантиметров и весил 80 килограммов. Это нормальные размеры мужские. Мужчина…

– Фарца рано появилась в Вашей жизни. Для чего, если жили в достатке?

– Во-первых, это интересно. Деньги у меня появились рано – я плавал за профсоюзы, проплыл – 10 рублей получил. Плюс пошла уже музыка. Там-сям – 10 рублей. Бабушка вознаграждала за хорошее поведение. Если я получал пять недель подряд пятёрки по поведению, она подкидывала мне пять рублей.

– Поведение, я так понимаю, было не очень…

– У меня до сих пор хранятся дневники с замечаниями. «На уроке истории вышел из окна, прошёл по карнизу и зашёл в другое окно». «Пробил стену в коридоре головой ученика Федулова. Просим родителей явиться в школу с ведром алебастра». В общем, с поведением было сложно. Я любил всех смешить. Выкинул фортель, и все смеются. А фарца…Было два магазина комиссионных. Сначала пластинки, кстати, я никогда не занимался валютой.

– Посадить же могли.

– Есть же способ откупиться. Тебя ловят, а у тебя пластинки. «Ребят, одну мне оставьте, а четыре вам», – говорю я. И всё хорошо. Да и потом – все хорошо знали друг друга.

– Можете вспомнить самый опасный случай, связанный с фарцой?

– Мой друг предложил мне сделать шаг в сторону утюжки, и я зачем-то на это согласился – так мы загремели на 15 суток. Дело в том, что мне его было жалко. Я бы ушёл, но его держали за руки. Я просто сам сдался.

– Что такое утюжить?

– Менять деньги.

– Заработанное на что тратили?

– На одежду, рестораны. Например, девушку пригласишь, спрашиваешь: «Что будешь есть?» «Икру и коньяк», – отвечает она. На всё это у меня было!

– Сколько Вам было лет, когда Вы начали фарцевать?

– 15 с половиной.

– Как мама относилась?

– «Миша, прекрати! В институте узнают». А я ведь на виду был, видный комсомолец, занимался художественной самодеятельностью.

– Как Вы всё успевали?

– Всё горело, всё успевалось. Кстати, со своей фарцы я маме скидывал дольку, и мама брала. Одеваюсь на фарцу: на одной руке пять часов, на другой руке – пять часов, в трусах – часы. Мама ругается. Мол, что, опять собрался? А потом такая и говорит: «Ой, какие часики. Дай посмотрю».

– Что это за история, когда Вам предложили стать директором ресторана за полторы тысячи рублей в месяц…

– Я рассудил, что директором мне быть не хочется, и пошёл метрдотелем. В первом случае он бы мне платил, а так я ему стал платить за то, чтобы я работал, а он мне не мешал.

– Сколько Вы зарабатывали официально?

– Рублей 80 официально, а неофициально две тысячи в неделю. За вход платили, плюс официанты должны мне были приносить треть. Плюс какой там был контингент? Бандиты, проститутки, воры, футболисты. Народ платит, гуляет. Пару раз были моменты. «А чего это я за вход должен платить?» Утихомиривал.

– Самый страшный случай из Вашей работы метрдотелем?

– Когда цыгане прыгали на кассу. Они пришли в воскресенье, а в это время вся выручка в кассе. Ножи достали, то-сё. Но у меня в оркестре был спортивный паренёк, который мог с одного удара на колени человека поставить, и ещё два официанта-бойца. В общем, прижали их. Один потом за ножом своим несколько раз приезжал, просил вернуть, мол, памятный. Ещё и денег мне дал.

– У Вас было много ножевых ранений…

– В основном в область ягодиц, один раз только по лицу цапанули азербайджанцы. Под глазом. Они достали со своей азербайджанской музыкой, ну, я это и прекратил. Тогда они в драку полезли, потом откупились, правда. Это было в ресторане «Виктория».

– А были какие-то правила?

– Когда группа приходила, я сразу спрашивал, кто ответственный, кто главный. И если что случалось, я шёл к нему. К счастью, жертв не было. А ещё есть такая бандитская ерунда – показывать ножичек из-под стола, типа порежу. До меня однажды в баре была поножовщина, но при мне серьёзных стычек не возникало.

– Вы зарабатывали большие деньги. Куда вкладывали?

– Они уходили как пыль. Гонял в Сочи…

– Вы работаете метрдотелем, зарабатываете большие деньги и вдруг становитесь творческим человеком. Как так вышло?

– Мне всю жизнь мечталось самому записывать, сочинять и самому петь. Чтобы это был продукт, который можно слушать.

– Уйти в творчество – было сложным решением?

– Один чёрт мне предложил: «У тебя же бабки есть». А у меня было скоплено 40 тысяч, имелось три машины – «Копейка», 11-я модель и «шестёрка», я квартиры уже снимал. Одну квартиру – на Спасской, ближе к телевидению, что потом, кстати, сработало, вторую – ближе к работе, на Матвеевском. Я поверил тому чёрту, повёлся, но оказалось, что он хотел меня обдурить. Я купил синтезатор «Юпитер 4», четырёхканальный магнитофон. Кстати, пресловутые «Яблоки на снегу» были записаны как раз на нём. Все спрашивают: «Как?» А вот так… Песня исполняется уже 35 лет.

– Вы однажды сказали, что «Яблоки на снегу» – это аллегория. О чём эта песня.

– Вообще это была шутка. Разыграли Дементьева. Спрятали под снегом яблоки и шампанское – так родилась фраза «яблоки на снегу». Песни такой у него нет, это уже я сделал. Вообще, аллегория – это песня ни о чём.

– Вы много раз говорили, что Ваша жизнь разделилась на «до яблок» и после. Что принесла Вам та лавина успеха?

– Я очень благодарен тогдашнему председателю телерадио Лапину за то, что он вырезал меня из Новогоднего огонька. Обратите внимание, меня нет ни в одном огоньке. У меня была песня «Метелица». Если бы та песня стрельнула, меня замусолили бы по гастролям, не было бы «Яблок», не было бы афганского цикла и «Странной женщины». Когда появились «Яблоки», уже некуда было деться. Помню, меня безвозмездно пригласили на «Песню года». Такого не бывает…

– Все остальные платили?

– Конечно. Ну, за исключением мэтров вроде Ротару и Пугачёвой.

– И что случилось дальше?

– Только выходишь на концерт, все кричат: «Яблоки». Приходилось выкручиваться. Однажды пять раз пел «Яблоки», а потом народ уставал и спрашивал: «А концерт-то будет?» Или я говорил: «Яблоки – песня десертная. Она будет, но до этого нужно выслушать все». Дальше были пять ролей в кино, семь кинофильмов с моей музыкой. В театре моя музыка звучит, правда, никто не знает, чья она. Я отработал 25 премьер на сценах «Ленинского комсомола», «Современника», на своей сцене, в новом драматическом театре у Светы Враговой – она мне дала замечательные испанские стихи. С Юрой Костенко мы сделали много спектаклей по Шекспиру, по Юрию Бондареву.

– Вы сами на них выходили?

– Они выходили на меня. Дело в том, что у меня была большая статья в «Театральной жизни», потихоньку на меня и выходили. Кино – один мир, театр – совсем другой мир и совсем другая музыка.

– С одной стороны, шоу-бизнес, с другой – мир театра. Вы какому миру принадлежали?

– Когда начались серьёзные гастроли, я окунулся в шоу-бизнес, театр закончился. В первый месяц я дал 56 концертов. Два-три концерта в день, настоящие, живые. Я работал по два часа, стихи читал: Гумилева, Мережковского. Директор меня всё останавливал. «Хватит, Миша», – говорил он.

– Как Вас приняли коллеги из шоу-бизнеса?

– Я не замечал, что кому-то мешаю, но потом оказалось, что мешаю. Мол, как это так? Два артиста с гитарой и один исполнитель. Так не надо…

– Вы сейчас про Юрия Антонова говорите?

– Не трогайте дедушку – он мой любимый композитор. У кого-то свои люди были на телевидении. У кого-то ещё кто-то где-то...

– Алла Борисовна как-то сказала, что песня «Странная женщина» про неё.

– Было такое… А вообще все женщины так думают. Джуна думала, что это про неё, Пугачёва думала, что про неё. В каждой женщине есть нечто странное.

– Так о ком эта песня?

– Ни о ком. Мне эту песню дали случайно, и я сделал её на следующий день. Я просто не мог понять, как другие композиторы не могли сделать музыку. Всё же было готово. Я там рванул с голосом под потолок – до того времени я считал, что его у меня нет.

– Как так получилось, что именно Вы перевозили тело Игоря Талькова из Питера в Москву. Вы ведь не были друзьями?

– Случайно получилось. Я исполнял свой солдатский долг. Мне позвонил Андрей Державин и сказал: «Если ты не поможешь, я один не смогу». Мы взяли по котлете денег и поехали в Питер. Приехали во дворец спорта, там нам рассказали, что случилось. Мы поехали в больницу, куда его привезли, вышел дядька с пузом в крови и сказал, что ему Талькова привезли уже неживого. В итоге мы нашли его в криминальном госпитале, в военном морге. Нам сделали цинкач, гроб… Такая вот была солдатская работа.

– Вы же ещё с похоронами помогали.

– Мы созвонились с Кобзоном – он всё сделал. Когда шли на Ваганьковское, поняли, что забыли маму Талькова. Я развернулся, поехал назад, забрал её со служебного входа, проехал через толпу, посадил в автобус. На могиле как начали стихи читать, Джуна ещё водки принесла. Накатили, и начался балаган.

– Кто Вам помогал, кроме Державина?

– Джуна, друзья Талькова. Его брат был совершенно не готов к этому. Газманов ещё с Толмацким участвовали. Самое трудное было поднять на этаж гроб, а потом спустить. Нужно было ещё и переодевать. Сначала Наташа кричала, что надо в казачий костюм, в сапоги. А гроб был тесноват – рука у него всё время поднималась. А тут пришёл поп и сказал: «А что он? Воевал? Наденьте нормальное платье». Надо было всё снять, надеть костюм. А ведь он уже окоченелый. Всё это нужно было делать…

– Его смерть окутана легендами. У Вас какая версия случившегося?

– Как я думаю, была обычная драка, в процессе которой получился случайный выстрел. Самое главное – ему ведь делали искусственное дыхание, чего нельзя было делать категорически. Кровь была закачана в брюшину. А кровь, закачанная в брюшину, начинает тут же разлагаться. В общем, сделать уже ничего нельзя было.

– Почему тогда так много домыслов?

– Каждый хочет себя показать… Мол, я знаю, я!

– У Вас была песня с Джуной, я так понимаю, что Вы даже дружили.

– Ещё как!

– Как Вы познакомились?

– Я увидел стихи у Славы Мостового. Говорю: «Что это за грузин?» «Напиши на эти стихи что-нибудь, и я тебя с грузином познакомлю», – предложил он. А дело было перед фестивалем. Так я и познакомился с Джуной. Я сделал песню «Катюша», с которой катался в ледовом балете. Хорошая песня получилась, но её вырезали, потому что Джуна не сделала что-то хорошее Косте Орджоникидзе, а он отвечал тогда по комсомолу за фестиваль.

– Ещё как дружили. Это Вы о чём?

– У нас были общие специальности. Электромагнитные воздействия на биологические субстраты. Так это назовём. Я и ночевал у неё один раз, возил её в Тверь, чтобы показать, как работает её песня.

– Какой она была человек?

– Для простого человека она была очень сложной. Но и я непростой, поэтому мне с ней было легко.

– Предсказывала она Вам что-то?

– Нет, пыталась, но я просил её поберечь себя для людей. Говорили, что она ничего не умела, но я сам видел результаты её работы. Она никого никогда не оставляла, отслеживала больных. Потом она ушла в науку – лучше бы собой занималась.

– Что в ней было такого, что она так привлекала к себе людей?

– То, что она могла делать, тем и привлекала. Бесплодие, язва, кровоизлияние в мозг. Она лечила на моих глазах. Мальчик-картингист, австриец. На третий сеанс он принёс ей цветы в той руке, которая у него висела, а ведь его не брались лечить. Я видел женщин, которые благодарили её за рождение детей. У нее было громадное магнитное поле. Другое дело, что начинала она со специальности киномеханик. И что? У меня вот за плечами всего-навсего музыкальная школа, что многих раздражает.

– В одном из интервью Вы рассказывали о своих романах и называли даже цифру Ваших побед на любовном фронте.

– Мой директор запретил мне рассказывать. Скажем так – это много нулей и хорошая цифра спереди.

– Михаил, и всё-таки… Вы очень заинтриговали цифрой побед.

– Ладно. Ну смотрите… Начинаем с 13 с половиной лет, считай с 14. Последние десять лет отбрасываем – там уже было рыхло. Не потому, что не могу – потому, что мешают. Поэтому считаем так: первые три года – по одной в день, это обязательно. Другой раз и по два, по три. Один раз в Туле я отработал концерт, меня остановили девки, вчетвером затащили к себе. Хорошо, что я брата с собой взял – он на себя одну взял. Я вышел потом на сцену, и у меня ноги дрожали. Я же по-гусарски хотел – не по разу, а по два. А мне с балкона кричат: «Как девчонки в Туле?» Все уже знали… Так потом две из них у меня на подпевках работали. Хорошие, скажу я вам, подпевки, фактурные.

– Если много романов, то много и расставаний, причём не всегда простых…

– Я очень честный, что мне мешает жить. Когда я начинал встречаться с девушкой, сразу говорил ей, чтобы она ни на что не рассчитывала. Да, сейчас хорошо, но на большее рассчитывать не стоит. Получится больше, хорошо, нет – значит, нет. У меня есть подруги, с которыми я дружу по сорок лет. Их мало, но это даже и удобнее.

– Мстительные были?

– Пугали, но ничего не делали. Бог миловал. Я атеист, член партии, но меня охраняет очень сильно тот, у кого сын Иисус Христос. И от ножа, и от пистолета, и от воды. Людей спасал…

– Это известная история, как Вы спасли пять человек из воды. Кому Вы еще помогали? У Вас же десятки спасённых…

– В горах, например. Мальчик ехал из Карачаевской горнолыжной школы на чешском бугеле. Известно, что там надо с двух сторон садиться, а на саму палку, перекладину, нельзя, а он сел. В общем, он поднимается, а сверху прокрутилась и не зашла в барабан палка, на которой он сидит. Она его захлестнула… Если бы он сидел сбоку, мог бы соскользнуть, но нет. Она выдернула его, он вылетел вверх метра на два с половиной, упал на ведущий трос, схватился за него руками, и его потащило прямо в барабан. Я ему крикнул жёстко: «Брось». Он бросил, упал вниз около заграждения от снега и лежал испуганный. Доктор подъехал, посмотрел – к счастью, были только ушибы… Но спас ли его мой окрик? Спас…

– Мы отвлеклись от темы. У Вас было много романов, но не складывалось крепкой семьи. Почему Вы такой противник долгосрочных отношений?

– Я для этого не создан. Каждый человек для чего-то создан. Ну, вот кто знал, что я буду петь. Я знал, что могу, но, чтобы взять си-бемоль… Это только Градский может. И я…