"Жена мне и мать, и любовница"

73-летний Владимир Стеклов запретил своей матери выходить замуж, отказался от роли Чикатило и видит в двухлетней дочери себя самого Иосиф Сталин, Адольф Гитлер, Шариков, Азазелло, князь Мышкин. Все эти невероятно трудные и знаковые роли сыграл один человек. Как на сцене, так и за её пределами, он как бы прожил несколько жизней и каждую с полной отдачей. У нас в гостях народный артист России Владимир Стеклов.

- Владимир Александрович, это правда, что Вы пишете продолжение романа Булгакова «Мастер и Маргарита»?

- Нет, это нечто по следам «Мастера и Маргариты», как если бы на минутку представить сегодняшнее явление в Москву известных героев романа. Написано уже довольно много. Но это не продолжение, нет! Это было бы чересчур смело. Всё началось обыденно и просто: перед открытием Театра-школы современной пьесы, которая пострадала в пожаре и коллектив которой был в другом месте, меня попросили что-нибудь написать накануне открытия, что я и сделал. Так вот, потом это попало на глаза моим очень хорошим друзьям и знакомым из Булгаковского дома. Они попросили написать и о них. И я написал, а потом захотелось и дальше… Это заразительный процесс.

- Мне очень понравилась Ваша цитата про сыгранные Вами роли о том, что Вы даже в плохом персонаже всегда ищете хорошее…

- Думаю, что это не мой подход и не моя метода. Я много об этом слышал и читал, это классическое выражение.

- Актёр, который играл Чикатило, признался, что ему было противно это играть…

- Наполеона тоже называли чудовищем. Но один из его девизов стал моим: «Дерзайте!» В 90-е годы я прочитал пьесу «Чикатило», о его последней ночи в той камере, где он до последнего надеялся на помилование. Так вот, пьеса состоит из монологов Чикатило. Я прочёл, но играть отказался, хотя режиссёр мне уже начал рассказывать, как он это видит, как это будет. Это действительно было не моё.

- С ролью Сталина у Вас вообще была связана какая-то магическая история…

- Не совсем магическая, скорее всего инфернальная. Мы снимали ночью в Подмосковье, в кинозале, где присутствовали Алексей Серебряков и Авангард Леонтьев. Сцена экспрессивная: Сталин отчитывает героя Серебрякова. Решили работать без грима. И когда мы снимали эту сцену, я обратил внимание на то, что был один дубль и возникла некая пауза. Потом мы с Авангардом ехали вместе в Москву, и он сказал: «Владимир, у Вас со Сталиным нет портретного сходства, и Вы не преследовали эту цель, но сегодня произошла странная вещь. Я увидел Сталина, подошёл к Ливневу и спросил: «Ты видел?» Он подтвердил, что тоже видел». Потом я пришёл на озвучание и только там вдруг вспомнил об этом эпизоде, попросил посмотреть сцену и испугался. Я сначала увидел себя со спины, а потом мой герой начал поворачиваться, и лицо стало приобретать не мои черты. Случился лёгкий холодок по спине.

- Подобное ещё случалось с Вами?

- Нет! Наверное, тогда я бы сидел перед вами в смирительной рубашке.

- Давайте немного о жизни, о Ваших родителях, как они познакомились?

- Они познакомились в Караганде, в районе Майкудук, тогда это был пригород. Недалеко был посёлок Долинка, где был на поселении мой отец, у него было «поражение в правах». Он не мог избираться и быть избранным, не мог заключать брак. Поэтому у родителей был гражданский брак, в результате чего появился я. В графе «отец» у меня стоит прочерк, я был записан на маму, и бабушка меня забрала в Астрахань – так как моё рождение было беспрецедентным. Позднее к нам приехала и мама. И только в пятилетнем возрасте я впервые увидел отца – бабушка привезла меня к нему.

- Вы помните ту поездку?

- Толкучку помню, какой-то передвижной зверинец, какой-то куб из стекла, где вроде бы содержался удав. Блатные какие-то были. Бабушка у них что-то спрашивала. Помню, мы стояли, появился мужчина, который взял меня на руки, и мы ушли. Помню маленькую хижину с низким потолком и кроватью с горой подушек. Отец положил меня на эти подушки. Помню, как мы шли по дороге, а отец что-то говорил, часто повторяя «Сынка! Сынка!»

- Во второй раз Вы встретились спустя много лет…

- Да, я был уже на первом курсе. Мы тогда встретились с ним и с моими братом и сестрой по отцу. Это была уже осознанная встреча. Хорошо встреча прошла, но недолго.

- Как отец отнесся к выбору Вами профессии?

- Я не помню его оценки. Я помню другое. Мы приехали в Москву на гастроли, остановились в тогдашней гостинице «Россия», мне позвонил главный художник театра и попросил зайти, мол, тут твой знакомый, земляк. Я подумал, что кто-то из Астрахани приехал. А мама была со мной, так как она никогда не видела меня на сцене, и тут я её взял с собой. Я пришёл, сидел человек, мы поздоровались. Он сказал, что он из Караганды. Я только сказал: «Ой! Я там родился». «Да, - ответил он. – Я знал Вашего отца. Он умер в 1974 году».

- Почему Вы больше не виделись?

- Понимаете, потребность или есть или нет! Помимо того, чтобы зачать, нужна и другая важная составляющая. В искренность того, как, например, у людей в 40 лет просыпается что-то к своим известным папам, я не верю. Но потом мы с братом хорошо общались. Когда мы полетели в Караганду на гастроли, то принимающая сторона как-то раз сказала: «Вас ждет человек, который сказал, что на Вас очень похож». Я понял, что это Валера. Увидел я его уже взрослым дядькой. Мы поехали на кладбище к отцу, выпили и пообщались.

- В Астрахани Вы первое время жили в пристройке…

- Я бы даже сказал, что в сарае. Там были дрова, куры, но не прямо с нами, а по соседству. Мы так жили год. Летом это было здорово! Спишь в пологе, прохладно, здорово, а под крышей ласточки гнездились. Помню, как ласточки прилетали и залетали. Помню, как играл в саду. У меня был маленький броневик, и я строил для него ямки-гаражи. Помню, как рыли теплицу, как шифером крыли крышу.

- Вас растили мама и бабушка…

- Бабушка. Мама работала. Сначала счетоводом, потом бухгалтером, потом старшим бухгалтером, потом главным. В СМУ, в тресте. Это отнимало у неё очень много времени, она брала работу на дом. Арифмометр, нарукавники, счёты. Мне недоставало мужчины, хотя был мужчина – муж тёти – я его звал папа Боря. Но мама так и не вышла замуж из-за меня. Я был очень эгоистичным.

- Мама приводила женихов, а Вы их не принимали?

- Не то чтобы она приводила женихов. Помню, как она приехала откуда-то из Абхазии, где она отдыхала по профсоюзной путёвке, и с ней приехал какой-то мужчина. Я увидел это и сбежал из дома. Не буквально…

- Вы высказались потом маме?

- Нет, я не посмел бы. Я просто так решил, но вернулся. Сначала мне стало грустно и страшно за себя, потом за маму. Мне было лет восемь. Есть хорошая притча на эту тему. Жил мужчина, а потом вдруг затосковал и решил уйти, а у него жена и дети, но жена всё поняла и отпустила. Он пошёл, а дети смотрели ему вслед. Прошёл день, ночь, а он всё шёл… И только на третий день мужчина понял, что устал и хочет спать. Он лёг на дорогу, но, чтобы не свернуть с пути, лёг в ту сторону, куда идти. Заснул, а во сне перевернулся, встал утром, пошёл и вернулся в тот самый город, на ту самую улицу, в тот самый дом. Женщина на крыльце была очень похожа на женщину, с которой он жил. И тогда он понял, что, наверное, не стоит искать что-то новое, и прожил счастливо, но всю оставшуюся жизнь его мучила тоска по родине. Так и я, наверное…

- Так почему Ваша мама не вышла больше замуж?

- Я был эгоистом и думал, что мир перевернётся, если появится в доме другой мужчина. Я не мог себе представить, что у меня будет кто-то, кого нужно было называть отцом.

- Вы боялись матери. Она Вас сурово наказывала?

- Однажды в меня полетели счёты. Те самые, мамины… Хорошо, что не попали в голову. Она меня порола за провинности, за оценки… Но было за что! Однажды я провалился под лёд на коньках и даже не помню, как меня вытащили. Один валенок я потерял. В таком состоянии было страшно вернуться домой – накажут. Страх был очень сильный. И я решил, что своих детей никогда бить не буду. Только однажды я Граню по попе тапкой ударил… Она это помнит!

- Когда человек слышит «Астрахань», думает о рыбалке и арбузах. С кем Вы впервые пошли на рыбалку?

- С дядей Борей. У него была моторная лодка с каютой, что было по тем временам верхом благополучия. Этот запах воды и бензина, когда ветер и волна! Красота! Весной идёт вобла, например… Это не носило промысловый характер для нас, мы просто были увлечены.

- Арбузы воровали?

- Арбузы – нет, а яблоки и груши воровали. Был сад-питомник, в который мы лазали. Отодвигаешь доску, царапаешься, но пролезаешь… Мне это потом пригодилось в фильме «Чужая, белая и рябой», где я играл цыгана и мой герой запутался в колючей проволоке.

- Правда, что сомов в Астрахани можно поймать голыми руками?

- Я не ловил… Мы как-то с Граней попросились на островок, нас с нашей утварью туда перевезли, мы наловили много рыбы, в том числе сомят, но надо ведь вернуться, а лодок нет. А жарко, дочь пить хочет. Я взял одежду, связал в узел, а ей сомят и поплыли. Сомы в воде ожили и потащили её. Но мы выплыли – она не отпустила и не бросила ничего. Она такая…

- У Вас были дефекты речи в детстве...

- Это мягко сказано…

- Не обижали в школе?

- Нет! Самая популярная дразнилка была – это «рыжий и конопатый». Я сам так к этому привык – другого ведь не знал. У нас были такие прозвища, которые сейчас кажутся неэтичными. Одного мальчика без ноги, например, мальчишки дразнили «култын». Могли заикой обзывать, но обычно склоняли фамилии.

- То есть от проблем с речью Вы не страдали?

- Нет! Когда я пришёл в театральную студию на прослушивание и надо было что-то читать, я жутко волновался. Я выбрал стихотворение Есенина «Письмо к женщине». Такой резонанс был… Красавец ведь должен читать такой стих, а тут картавый мальчик.

- Вы тогда очень много читали?

- Слава богу, что я не посадил зрение. Я читал запоем. Тогда за хорошими книгами все записывались в библиотеку. И я помню, что ходил за «Человеком-амфибией» или за «Головой профессора Доуэля», и читал их с фонарём под одеялом.

- Кто Вас влюбил в чтение?

- Мама! Театр рано вошёл в мою жизнь. Сначала кукольный, потом ТЮЗ. Мама водила меня.

- Есенина трудно было тогда тоже найти?

- Сейчас в книжном магазине есть всё! Тогда такое представить было невозможно. Всё было дефицитом. Есенин! Сначала я услышал его на магнитофонной записи, крутил её бесконечно и выучил. «Первые мои воспоминания из детства, это мне 3-4 года, и мы с бабушкой идём в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в сорока. Ухватившись за её палку, я еле волочил от усталости ноги, а бабушка приговаривала: «Иди, иди, ягодка. Бог счастье даст». Тогда впервые с рифмой я схлестнулся, от сонма чувств вскружилась голова. И я сказал: «Коль этот зуд проснулся, всю душу выплещу в слова». Это литературно-музыкальная композиция, которую я слышал на записи. Я думаю, что там же было и «Письмо к женщине». Просто одно дело читать это в 15 лет, картавя, и не совсем соответствовать персонажу… Тогда я уже знал наизусть и «Анну Снегину». Это сегодня я могу кокетливо прочитать отрывок, а тогда … Помню, вышел я и начал рассказывать, картавя… По залу послышался смешок. А потом я почувствовал, что что-то изменилось, возникла какая-то тишина, потом я быстрым шагом ушёл из аудитории, а потом были аплодисменты.

- Почему Вы, очень молодой человек, выбрали такое стихотворение?

- Оно, наверное, очень легло на то самое состояние души. Помните строки: «Мы все в эти годы любили, а значит, любили и нас». Я познакомился с этим стихотворением в период интенсивного полового созревания…

- То есть Вы были влюблены?

- Всегда! Наверное, со школы.

- Каким житейским мудростям Вы ещё научились в своих «дворовых университетах»?

- Сейчас понимаю, что никаким. Всё значимое пришло потом. Когда я начал играть в футбол в команде «Смена», мне казалось, что футбол – это вся жизнь. Но когда случился театр, я ничего другого не видел рядом с собой. Перебирая много профессий благодаря своей профессии, а я, например, полтора года провёл в Центре подготовки космонавтов, я стал ощущать, пусть и поверхностно, всю сложность того или иного дела. Но когда ты погружаешься полностью…

- Понравилось?

- Очень! Я почувствовал опасность осознанно только на «Байконуре». Начальник мне сделал подарок – я наблюдал старт ракеты со 150 метров. Было трудно представить, что там живые люди. Мне стало не по себе. Но я встречал экипаж потом… Когда люк спускаемого аппарата открылся, я увидел космонавта Сергея Залётина – он был зелёного цвета.

- Вы поступили в театральное с условием, что исправите свою речь. Как Вам это удалось?

- Не знаю! Сложнее всего мне давалась буква «р». У меня и сейчас не дикторская речь, но она индивидуальна, со своим шармом.

- После училища у Вас была армия. Где Вы служили?

- Если бы я служил. Я был в ансамбле ВВС «Полет», и в военном билете у меня военно-учётная специальность «музыкант». Я писал сценарии и литературно-музыкальные композиции. В общем, мутатенью занимался.

- Потом началась трудовая жизнь и семейная. Со своей супругой Вы познакомились до армии или после?

- Конечно, до. Мы учились вместе.

- Между вами сразу была химия?

- Нет! Она была замужем. Но пришёл я, увидел и победил.

- С её мужем был мужской разговор?

- Я не стал причиной их разрыва. Я попал на взрывоопасный период в их отношениях, когда всё легло на подготовленную почву. Тем более что мы оба любили Достоевского, оба зачитывались «Идиотом», и всё это продолжилось Агриппиной.

- Вы проработали в Кинешме пять лет и потом выбрали местом дальнейшей работы театр на Камчатке. Почему?

- Самым неоспоримым доводом в пользу Камчатки было то, что театр был на подъёме и готовился к гастролям в Москве. Помню, мы едем по городу, а он производит странное впечатление: пятиэтажки в неких металлических корсетах. Оказывается, они нужны в случае землетрясений.

- Помните первое?

- Я его сначала увидел. Это было жутко! Качалась люстра, скакал телевизор на ножках, но даже не это потрясло, а ветра. Они были такие сильные, что человека уносило. Помню, мы разгружали контейнер, я взял две тяжеленные сумки и пошёл. И порывом ветра меня швырнуло метров на тридцать. Это потрясло. Видел мальчика, который висел на дереве, как флаг. А ещё на острове Беринга была история. Я сидел в библиотеке, что-то писал, и вдруг металлические стеллажи легли на пол, как по команде. Все молча куда-то кинулись, я за ними. С одной стороны, это смешно, с другой – страшно.

- Гастроли в Москву на Камчатке Вам пришлось ждать пять лет…

- Да! Через год мне поступило предложение уехать во Владивосток. Но мне всякий раз говорили, что будут гастроли в Москву, а я их уже столько лет ждал. Когда в очередной раз у меня была возможность уехать, меня вызвал главный режиссёр и сказал, что в августе мы едем в Москву. Мол, чтобы подготовиться, у нас есть меньше года. «Это большой шанс», - сказал он. И я в это поверил. И, действительно, всё это состоялось, и театр поехал в Москву.

- Как Вас встретила Москва?

- Замечательно! Гастроли были недолгими – 12 дней, но в прославленном Малом театре. И уже через неделю мне поступило предложение из театра им. Пушкина. Мне позвонили и сообщили, что ушёл один артист и есть вакансия для меня. Потом было предложение из театра им. Станиславского от самого Товстоногова. Мы с ним побеседовали и всё решили.

- Как отнеслись коллеги из камчатского театра?

- Я принял решение, и жена с ребёнком даже не стали возвращаться. Я вернулся, потому что надо было собрать вещи, отправить контейнер. И тут меня вызвали в театр и сообщили, что по итогам гастролей мне повышают тарификацию, обещают звание заслуженного артиста и двухкомнатную квартиру. Я отказался и ускорил отправку книг и вещей в Москву. Библиотека у меня была большая, именно она помогала выживать, когда первые полгода мне не платили зарплату в московском театре.

- С какой книгой Вам было тяжелее всего расстаться, когда выживали в Москве?

- Я с ней не расстался. Это «Мастер и Маргарита» Булгакова. Я был в очень сложном положении, ходил на Арбат, сначала у меня купили одну книгу, вторую… Домой приходили, смотрели книги.

- А потом был «Ленком». Как Вы познакомились с Марком Захаровым?

- Мне предложили репетировать в «Ленкоме» «Ромул Великий» в постановке покойного Петра Штейна. А тогда ещё была передача «Серпантин», которую вёл Захаров, и я попал на передачу, посвящённую каким-то киноработам. На следующий вечер был эфир программы, и в её завершении Захаров сказал, что любит своих артистов больше, а потом продолжил: «Вот Владимир Стеклов у нас недавно, а я его уже люблю». Во время записи я этого не слышал – это досняли после. Я был в шоке, пришлось разговаривать с Товстоноговым. Но в какой-то момент мне пришлось выбирать, и мне сделали перевод из одного театра в другой. А меня в том театре уже на звание представили. Но здесь меня звание догнало, и не успели мы выпустить «Поминальную молитву», как мне присвоили заслуженного артиста.

- И через какое-то время Вы влюбляетесь в Александру Захарову, дочь Марка Захарова…

- Что значит через какое-то? Через два года.

- Она как-то сказала, что у неё было много поклонников, но она боялась, что это симпатии не в её сторону, а чтобы быть поближе к папе. Как Вам удалось пробить эту стену недоверия?

- Да никак не пробивал! Случилось как-то… И я, действительно, оказался с ним на одной кухне, и мне было предложено жить в квартире Марка Анатольевича.

- Вы были культовой парой… Но был же и быт. Кто готовил, кто мыл посуду?

- Посуду мыл всегда я – это моё любимое занятие. Тому есть свидетели, но я совсем не умею готовить, Саша тоже не большая охотница готовить.

- То есть с Александрой у Вас была такая богемная жизнь?

- В общем, да! У них всегда была домработница, которая готовила и убиралась. Саша выросла так, и у неё не было потребности в ведении домашнего хозяйства. К ним часто приходили гости, и всегда готовила домработница.

- Ваше расставание Саша прокомментировала так: «Мы из разных песочниц». А чем отличались ваши песочницы?

- Они разные! У меня, например, песочница - два чурбачка, сколоченных гвоздём, очень напоминающих грузовую машину. И дождь ей не страшен! А у неё песочница не с грубым и немытым песком, а с пудрой. У меня не было от этого комплексов, просто это была данность. Например, я очень небрежный в одежде, что вызывает жуткую неприязнь у моих женщин. Но я так одеваюсь потому, что мне так комфортнее. Я понимаю, что формат некоторых мероприятий требует, но джинсы и рубашка для меня удобнее, чем костюм.

"Женщина должна быть для меня мамой и любовницей"

- И в 45 лет Вы в третий раз начали всё с нуля. Трудно?

- Да! В определённой степени. Тут ведь нет никаких оглядок на прошлое, титулы и звания значения не имеют. Москва в этом отношении не только слезам не верит, но и многим иным твоим ипостасям.

- Ваша третья супруга – стоматолог, и прожили Вы с ней 19 лет. Это потому, что Вы стали мудрее после первых двух браков?

- Тут множество слагаемых. Кроме того, ребёнок для меня – это якорь. Это то, что невозможно разорвать и не хочется потерять. Мои дети – это на все времена, и я у них навсегда.

- Кем должна быть женщина в браке?

- Мамой и любовницей… Две ипостаси. Я всегда паразитировал в этом отношении, всегда на всём готовом, всегда всё выстирано и наглажено.

- Что женщина не может себе позволить по отношению к мужчине?

- Предательства, но это касается и мужчин. И нелюбви. Если брак держится только на чувстве долга, то это не совсем правильно.

- Если брак продлился 19 лет, но распался, это счастливый брак?

- Если он распался, то нет, наверное. Хотя я не понимаю понятия «счастливый» брак. Я немножко изнутри и внешне знаю эти браки. Понимаете, да, прожить много лет вместе и умереть в один день – хорошо. Но, наверное, у меня при таком раскладе не было бы моих дочерей Глашки и Арины. А я счастлив от того, что они есть.

- Как бы Вы назвали нынешний период в своей жизни, который начался два года назад - с четвёртой супругой Ириной и дочерью Ариной?

- Это машина времени. Я опять всё начал сначала, если раньше много личного доминировало, тот же ребёнок был чем-то, что просто рядом. То сейчас это глубже, ёмче и значительнее. Я дал слово Арине, что выдам её замуж.

- Какие у Вас были планы до встречи с Ириной?

- Никаких! Я два года был в разводе, переживал от расставания с ребёнком. Мне никто не был нужен. Когда мы познакомились с Ириной, это были отношения между мужчиной и женщиной. Она сразу предупредила, что не может иметь детей. В каком-то смысле успокоила меня. Нет, я не вздохнул с облегчением, но тем не менее. А когда я увидел тестовую палочку, я подумал: «Как так?» Мы разругались, вплоть до того, что я сказал, что ухожу. Но когда появилась Арина, я понял, что это какой-то мой клон. Она настолько похожа на меня… Это дар судьбы, что у меня есть мои девочки. Можно только благодарить за то, что так случилось.

- Вы с Ириной – люди разных поколений и разных профессий. Что вас связывает кроме ребёнка?

- Я очень надеюсь, что чувственная сфера. Её хочется. Это сильно привязывает. Она мне как мать и в то же время как любовница. Но самое главное - она мать моего ребёнка.

- Кстати, о матери! Как только Вы устроились в Москве, Вы ведь привезли и свою маму. Она не сопротивлялась?

- Она очень хотела быть рядом, так как была одна, ведь эгоист-сын лишил её возможности быть рядом с мужчиной. Бабушка к тому времени уже ушла, и её ничего не связывало. Она могла взять меня за руку и не отпускать, когда я приезжал после долгой разлуки. Я понимал в этот момент, как я ей нужен. Потом мама заболела, ей поставили диагноз невринома слухового нерва, у неё начались проблемы с координацией. Её это сильно тревожило, она стеснялась. Поэтому она очень легко согласилась приехать ко мне.

- Вы жили вместе?

- Конечно!

- Как она относилась к профессии сына?

- Она гордилась мной и молилась за меня!

- Что планируете дальше?

- Работать! С этим я и продолжаю жить. У меня театр, и я несу за это ответственность. Есть предложения по проектам, один из которых грандиозный. Жизнь продолжается...