Отар Кушанашвили: "От пропасти меня спасли Басков и его 100 000 долларов"

Он судился с Аллой Пугачёвой, матерился в прямом эфире федерального канала, сидел в португальской тюрьме.

Его любят и ненавидят, но равнодушным он не оставляет никого. В гостях у «Жизни» журналист и шоумен Отар Кушанашвили.

– Отар, это правда, что Вы каждый день встаёте в 4 утра?

– Это даже поздно. Сейчас я встаю в час ночи. Я говорю абсолютно серьёзно. Я взял за правило ложиться очень рано. В семь вечера я прекращаю все сношения с внешним миром.

– Как в таком случае выглядит Ваше утро?

– Я начинаю с чтения газет. Никаких сайтов и Интернета, а классические бумажные издания. Я сижу с карандашом и делаю себе пометки – что мне пригодится для моей работы, для беседы, например, с Вами. Я читаю «Российскую газету», «Комсомольскую правду», я в ней много лет работал, раз в неделю читаю «Литературную газету».

– А газету "Жизнь"? Вы её часто упоминаете!

– Конечно! Естественно! Я помню, когда мы с Лерой Кудрявцевой начинали свои шаги в шоу-бизнесе, в это время великий Арам Габрелянов разворачивал свою империю, основой которой была газета «Жизнь». И мы мечтали, чтобы «Жизнь» о нас написала!!! Пусть даже какую-нибудь гадость. Вот если сейчас взять эту газету в руки, то можно увидеть заголовок: «Анастасия Волочкова про своего бывшего банщика: «Он относился ко мне как к хрустальной вазе!» И ниже – историю про убийство в Турции с заголовком «Месть палача!» Абсолютно шикарные заголовки! Такая пресса должна быть. Вне всякого сомнения. Потому что вот так живёт целая страна – наша с вами страна. Я читаю «Жизнь», потому что мне необходимо узнать – вступали ли инопланетяне в контакт с Катей Лель. Но ещё читаю и потому, что мне нужно знать, что народному артисту Боярскому стало лучше после инфаркта. Это, без шуток, очень трогательная и нужная вещь, которая всё уравновешивает и сохраняет баланс.

– Помимо газет Вы читаете огромное количество литературы. А Вы помните, кто именно научил Вас читать?

– Это очень интересный вопрос. Мои мама и папа не знали русского языка. У них не было образования, но они были очень богаты внутренне. Я помню, как мама носила мне книжки на русском, и, хотя я природный грузин, я проникся русским языком. Мне очень нравилось, как он звучит.

– А учил-то Вас кто?

– В Грузии все друг друга учат. Сосо Павлиашвили до сих пор меня учит жить. Братья Меладзе меня за***ли учёбой! Но что касается чтения, то это была моя старшая сестра Луиза. До сих пор помню её уроки с помощью подзатыльников. Это была самая эффективная учёба!

– Три самые важные книги, которые каждый должен прочитать?

– Наверное, Библию советовать не стану, я не очень верующий. А, скорее, агностик – сомневающийся. После Бори Корчевникова потеряешь всякую веру... Первая книга, которую я бы рекомендовал – любое произведение Шота Руставели – великого грузина, переведённое на русский язык. Вторая книга – это «Анна Каренина» Льва Толстого. Если человек не читал эту книгу, с ним тяжело разговаривать. И третья книга – любая элегия Иосифа Бродского. Просто почитайте «Памяти отца». Когда я прочитал её, то впал в прострацию, обомлел! Как можно на русском языке передать боль такими простыми словами?!

– Отар, когда Вы впервые подрались?

– Подрались – это сильно сказано. В основном били меня. Говорят, если драка неизбежна, надо бить первым, но я никогда не успевал первым!

– Но Вы человек с таким взрывным характером...

– Да, со взрывным! Когда вижу какую-то несправедливость. И даже если я знаю, что проиграю в драке, то я в неё всё равно лезу. Я должен попытаться сделать всё правильно – добро не должно уступать злу. Хотя сейчас оно практически повсеместно ему уступает...

– А что за история, когда Вы подрались с Александром Абдуловым.

– Светлая ему память... Я был пьян и вёл себя отвратительно. Это случилось в казино – тогда они ещё не были запрещены, как сейчас. И я действительно послал его. А ведь для меня он всё-таки был человеком, который сыграл в фильме «Обыкновенное чудо». Но когда напиваешься – забываешь о таких вещах. А в тот момент я был уже знаменит, благодаря передаче «Акулы пера», и слава ударила мне в голову. Я тогда не знал, что такое звёздная болезнь, и вёл себя омерзительно. И Абдулов был первым, кто поставил меня на место. Я его обругал по-грузински матом, но Абдулов знал суть этого матерного выражения и переспросил: «Это Вы про меня?» И когда я продолжил хамить, он так меня ударил, что я, кажется, пролетел через весь вестибюль. А потом мы с ним встретились ещё раз на съёмках одного шоу. Я добивался с ним встречи, но мне продюсер говорил, что он меня ненавидит и не пустит к себе в гримёрку. К тому времени я уже узнал, что он болеет той самой неизлечимой болезнью. И меня терзала мысль: «Неужели я так и не попрошу у него прощения?!» И вот я стучусь к нему в гримёрку, он её открывает со словами: «Чего надо?!» И тут я стою с повинной... Он простил меня. Мне кажется, что простил.

– С Дмитрием Дюжевым была похожая история?

– А Дюжев был таким, каким я был с Абдуловым. К слову, сейчас я всё меньше понимаю, что Дюжев говорит. Мне кажется, что он сам уже не понимает. Мы, конечно, не можем говорить про запрещённые вещества, но мне кажется, что для него лично никто ничего не запрещал. Как-то не коснулись его эти запрещения! А сама драка случилась на дне рождения у покойной Жанны Фриске. И Дюжев там начал ссориться с какой-то компанией, которая приехала поздравить Жанну. И эти люди сообщили Дюжеву, что им не нравится сериал «Бригада». И он начал хамить. А я пытался его урезонить. Но эти люди, с которыми он ссорился, были не простые, а... так скажем, полукриминальные. Ну и началась драка. И мне досталось в том числе, хотя я как раз пытался всех помирить.

– Я слышала, что Вы сидели в шести тюрьмах...

– Это преувеличение. Чаще всего меня просто заводили в участок, били, а потом выгоняли. Но было, что и сидел – в Португалии. За то, что выбежал на поле во время футбольного матча. А в Турции за драку с барменом. Причём в Турции за меня вносил залог продюсер Игорь Матвиенко. Сумма залога меня страшно оскорбила – всего 200 долларов. Как?! За меня?! Всего 200 долларов?! Я хотел вернуться обратно в камеру. А что касается Португалии – вот там я мог загреметь надолго, это действительно было страшно. Там это – уголовная статья. Я в тот момент был пьян, впрочем, в другом состоянии на игру нашей сборной в тот день смотреть было нельзя (Сборная России в том матче проиграла 0:7. – Прим.ред.) – они тоже на поле были как пьяные. И я в порыве эмоций выскочил на поле с целью напасть на судью. Кончилось тем, что меня избили и увезли в тюрьму. И сказали, дескать, ты отсюда не выйдешь лет шесть! При мне парня-немца за драку в португальском кафе посадили на два года. И тогда я понял, что это не шутки. И если бы у португальского судьи не было чувства юмора, меня бы не выпустили. Но он посмотрел на меня и говорит: «У вас на майке написано «Латвия», на шортах написано «Швеция», а на кроссовках флаг Британии. Кто вы такой?!» Я подумал: «Действительно, вопрос фундаментальный». И дал честный ответ на него: «Х** его знает!» Но я сказал, что я грузин. А судья понятия не имел, что есть такая страна Грузия. Он мне говорит: «Я не знаю, кто вы такой. И судя по всему, вы сами этого не знаете. Но если вы приехали болеть за сборную России... а я смотрел все игры с её участием, то я скажу вам так: «Вы хотя бы бегаете!» В итоге я отделался штрафом.

– В Вашей книге я прочитала: «У меня есть сладкая сердцевина – счастливое детство, я туда время от времени ныряю – из соображений гигиены». Ваше самое счастливое воспоминание из того времени?

– Из «соображения гигиены» – это очень точно я сказал. Я действительно туда ныряю, чтобы очиститься, в том числе и от самого себя. Самое счастливое воспоминание – это утренние часы. Когда папа нежно обнимал маму. Он стеснялся быть сентиментальным, считал это чем-то непристойным. И увидеть их нежность друг к другу можно было только украдкой. Они так ласково терлись щёчками... Если вы смотрели фильм Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино» и помните финальную сцену, в которой Калягин понимает, что его жена – это вся его жизнь, а всё остальное – неважно. И вот это была точно такая же картина, только из реальной жизни. И ещё помню мамины руки, пахшие молоком и пшеничными лепёшками.

– Их историю любви Вы знаете?

– Знаю! Папа пришёл и взял маму силой. Это то, что мне папа рассказывал. А вот мамина версия абсолютно отличается от папиной – она рассказала, что заставила его ухаживать за ней целый год. Тогда ведь было принято «ухаживать» – не то что сейчас. Но, скорее всего, врали оба, а истина – где-то посередине. Они любили друг-друга безмерно. Когда папа заболевал, мама украдкой плакала, а когда мама задерживалась на работе – папа места себе не находил. Бывало, что они ссорились, но через минуту после ссоры бежали друг к другу в объятия. Меня очень любили в семье, потому что я был самый младший – а младших всегда очень лелеют и балуют. И потом, когда я попал в окружающий мир, для меня было странно и непонятно, почему меня не любят так же, как любили в семье. Но в то же время в Грузии была и другая традиция – самый младший, став взрослым, обязан был взять на себя заботу о всех членах семьи, которые уже не могут сами о себе заботиться. И я это делал – долгое время кормил и помогал родным. Нужно отдать ту любовь, которую ты получил.

– Ваш острый язык – он тоже из детства?

– Да! В моем родном Кутаиси не принято было читать. А я читал, в особенности Нодара Думбадзе – был такой грузинский писатель и сатирик. И вот этот сатирический яд я стал выпускать на окружающих. За что, конечно, приходилось получать. Меня всем двором хотели избить. Хорошо, что братья, да и вся моя семья за меня заступились. Конечно, про меня говорят, что я много вру и сочиняю, но сейчас с вами я говорю от чистого сердца. Моя семья хоть была и очень бедной, но очень доброй.

– Ваш острый язык внутри семьи Вы держали в узде?

– В этом не было необходимости, потому что главным Жванецким нашей семьи был папа. Его нельзя было перешутить. Помните сцену из шоу «Наша Russia», где Сергей Светлаков сидит на диване, смотрит телевизор и комментирует передачи? Вот то же самое делал мой папа. Мы все умирали со смеху. Вообще говоря, остроумие остроумию рознь. В одном предложении Михаила Жванецкого остроумия больше, чем во всех наших современных стендап-комиках. Просто возьмите любое! Например, «как жаль, что вы наконец-то уходите!» Я до сих пор читаю и смеюсь! Вот мой папа мог выдать что-то на этом уровне? И что характерно, без обесцененной лексики, без чего я сам, к сожалению, обойтись не могу. Да сейчас и понятия о юморе другие – если пошутить и при это не добавить к шутке слово, обозначающее детородный орган, никто не поймёт! Но ничего общего с остроумием это не имеет вообще.

– Я читала одну страшную историю из Вашего детства о том, что Вы публично прочитали любовное письмо девочки и она покончила с собой. Это действительно правда?

– Да, к глубокому сожалению, эту историю я не выдумал. Она действительно произошла, и мне очень больно о ней говорить, потому что и по сей день я живу с чувством вины за это. Я нашёл это письмо и действительно первый его прочитал, а потом оно пошло по рукам и все стали читать его. У девочки были и другие трудности, и сказать, что именно я довёл ее до самоубийства, нельзя. Но получилось, что мой отвратительный и глупый поступок стал детонатором этой трагедии. И потом, когда я увидел на железнодорожных путях её тело... Я пришёл домой и всё понял. И это знание выжигает меня изнутри до сих пор, оно как пожизненный срок... Я был маленьким и до конца не осознавал, что сделал. А потом, когда осознал, решил, что это забудется и уйдёт. Но не забылось и не ушло...

– Отар, Вы часто говорите, что жили очень бедно. Можете описать обстановку, в которой Вы росли?

– Это можно понять только в сравнении. Однажды я попал в зажиточную семью. Увидел там цветной телевизор, стеллажи с книгами, шкаф с этой советской хрустальной дребеденью, ковры на полу и на стенах, красивые обои... У нас ничего этого не было. Три крохотные комнаты, дощатые полы и смешная пристройка, которую сделал папа. Мне тоже очень хотелось позвать их к нам в гости, но я понимал, как моим близким будет неудобно и стыдно. Чем я могу похвастаться? Разве только тем, что у меня добрая семья? Смешно, конечно... Это же Грузия! Надо чем-то щегольнуть! Показать шик! Я помню, как однажды папа моего одноклассника дал ему на 5 минут свою машину, чтобы тот приехал на ней в школу, сидя за рулём. Он стал героем для всей школы после этого! У меня такой возможности даже близко не было. Сейчас всё по-другому. Бедные дети учатся с бедными детьми, богатые – с богатыми. Недалеко от моего дома есть элитная гимназия, я часто её проезжаю, когда еду в Москву. И каждый раз я наблюдаю вереницу машин, одна другой дороже. Одна стоит как годовой ВВП Грузии, другая – как ВВП всей Прибалтики. Я смотрю, как водители открывают двери этим малолетним п***кам, и понимаю, что ничего хорошего в этом нет. Когда я был маленький – очень богатые и очень бедные учились в одном классе. Потом, спустя много лет, я вернулся в Грузию и мне стало грустно: те, кому я завидовал – все кончили плохо. Кто-то спился, кто-то погиб...

– А как Новый год отмечали?

– Тоже очень скромно. Помню, как тетя Роза нам приносила пакет с мандаринами, который ей на работе выдавали. И мы делили эти мандарины на дольки между собой... На праздничном столе практически ничего нет. По чёрно-белому телевизору смотрели фильм «Старый Новый год» с Калягиным, Невинным и Евстигнеевым... Мы с братьями бегали в гости к соседям и там нас подкармливали, угощали лимонадом.

– Тем не менее родители каким-то чудом нашли силы и средства, чтобы пристроить Вас в университет Тбилиси. Как им это удалось?

– Влезли в долги. Деньги нужны были и на билеты, и на взятку ректору. Мама совершила своего рода подвиг – пошла по знакомым и друзьям с протянутой рукой. Кругом тоже были люди небогатые и давали ей кто сколько мог, чаще всего мелочь – копейки какие-то и рубли. Но набралось два пакета этих денег. И вот с этими пакетами мы с ней пришли на приём к ректору. У него был отдельный кабинет, к которому вела винтовая лестница – он там, как король, сидел в башне. А мама была женщиной простой и решила, что эти мешки с мелочью произведут на него неизгладимое впечатление. И вот она положила ему на стол пачку бумажных денег и бухнула ему на стол эти мешки. И в этот момент оба пакета треснули! И вся эта мелочь разлетелась по кабинету, что-то даже полетело вниз по лестнице. Но ректор даже не шевельнулся. Мама встала на колени и принялась собирать эту мелочь. А я стоял позади неё, и мне было ужасно стыдно... Я не знал, что мне делать – собирать эту мелочь с ней или сказать ей: «Мама, бросай всё, поехали домой!» В итоге я стал собирать с ней. На это ушло около часа. Ректор дал нам чемодан, куда мы сложили все эти деньги, и сказал: «Ладно. Я подумаю». Когда мы вышли оттуда, я матери сказал: «Я этого позора никогда не забуду!» Мама мне в ответ: «Ничего! Главное, чтобы он тебя принял!» Понимаете, Кутаиси был бедный криминальный город. В кого ни ткни – вор в законе. Чтобы парень оттуда поступил в Тбилисский госуниверситет – это было что-то за гранью. Мама была невероятно горда – она ходила и словно мантру повторяла: «Мой сын – студент факультета журналистики!!!»

– Но при этом Вы не доучились. Почему Вас выгнали?

– Потому что я понял, что не хочу учиться в этом университете и вообще находиться в этом городе. Хотя тот же Павлиашвили говорит, что это поклёп на Тбилиси, ибо для него светлее и добрее города нет. Но у меня другой опыт. Меня этот город унижал и пытал. Я не смог найти там уголок, где мне было бы хорошо. Я был мальчиком из чёрной семьи, из низов общества. Я не вписывался. Для понимания – на три или четыре курса старше меня учился будущий президент Грузии Саакашвили. Там же училась Тина Канделаки. О ней тогда уже говорили, что она способная и далеко пойдёт. На мой взгляд, слишком далеко пошла. Но они все были тбилисские, а я – кутаисский. Вот в Индии есть каста неприкасаемых, в Грузии было и есть нечто похожее – если ты не из хорошей, богатой семьи – то пошёл на *** отсюда! Была ситуация, когда меня поймали в сквере у университета, поставили на колени и постригли мои длинные волосы. На глазах у девчонок. Помню, когда мама приехала – привезла мне продукты и увидела, что с моей головой, она испугалась. А у меня не было денег, чтобы сходить в парикмахерскую и исправить этот кошмар на голове. И я ей соврал, что это самая модная причёска. Конечно, она всё поняла, особенно когда заметила, что у меня фингал под глазом… Это касалось не только однокурсников, но и преподавателей. Мне намеренно занижали оценки, хотя я был самым прилежным студентом и не пропускал ни одной лекции. Были ситуации, когда я вообще оставался один в аудитории на лекции, в то время как все остальные прогуливали. И я не мог сдать экзамен, в то время как остальные сдавали его без проблем. Для понимания – в армию я поехал один со всего курса. Всех остальных отмазали. Я долгое время скрывал от мамы, что меня исключили – не хотел разрывать ей сердце.

– Это была советская, грузинская или российская армия?

– Советская. Я был радистом. Я прошёл все стадии, которые должен был пройти простой солдат, в том числе и дедовщину. Заставляли делать унизительные вещи – ползать на карачках, драить толчки. Били табуреткой. Я дрался как мог, но что я мог сделать? Помню, после шести месяцев мне дали увольнительную и я приехал домой. У меня был разбит нос, сломаны рёбра, на подбородке порез. Но я не держу зла ни на кого.

– Какой был Ваш главный косяк во время службы?

– Каждый день был косяком. Мы служили в ГДР до падения берлинской стены. И я участвовал в рейдах по опустошению огородов местных старушек. И ещё мы пытались добиться любви от одной немецкой пенсионерки. Но не добились – она крепко держала оборону у двери, как в последний раз. Из-за этого попали под гарнизонный суд. Хорошо, что в штрафбат не упекли... Но главное, что я вернулся оттуда живой. Потому что были смертельные случаи. У меня там был приятель из Минска, которому пришло письмо от девушки о том, что она от него уходит. Он свёл счёты с жизнью...

– И вот после отчисления из вуза и армии Вы поехали в Москву...

– Да! И тут я сразу почувствовал, что это мой город, в отличие от Тбилиси. И хотя у меня в Москве не было ни одного знакомого, кроме журналиста Юрия Щекочихина, мне здесь было куда лучше.

– А как Вы вообще познакомились со Щекочихиным?

– Я писал письма ему! Я читал «Литературную газету», и там был раздел «Судебные очерки». И я до сих пор помню один из них, который назывался «Чистосердечное признание». О том, как в подмосковном Фрязине подростки забили ногами насмерть пенсионера, а на допросе один из них говорил: «Я меньше всех бил! И вообще я был в домашних тапочках...» И этот очерк Щекочихина свёл меня с ума, я прочитал его несколько раз и не мог понять, как он так здорово пишет. Именно после этого я загорелся мечтой стать журналистом. И написал ему письмо на 12 страницах ужасающим почерком с не менее ужасающими ошибками из серии «ЗДРАСТЙТЕ ДРАГОЙ ЮРИЙ...» Я не знаю почему и зачем, но он мне ответил! Это и предрешило мою судьбу. А Щекочихин был выдающимся публицистом. И со школьных лет я с ним вёл переписку. Именно он мне сказал: «Если вам так неуютно в Тбилиси – приезжайте в Москву». Именно он посоветовал мне пойти в армию. Но первые полгода, когда меня там били, я проклинал этот его совет. Собственно, в Москву я поехал именно к нему – он писал мне: «Приезжайте, я помогу вам, чем смогу». Он дал мне работу, а его друг выделил мне комнату в коммуналке. Первое, что мне доверили – работу с письмами. А потом я смог устроиться в газету «Новый взгляд», и первое интервью мне позволила взять у себя Вера Глаголева. А второе – Виктор Мережко. Я не знаю, почему они согласились, я не знаю, почему меня позвали в Москву и дали там жильё, я не знаю, почему ко мне так хорошо относились люди. Этих «почему» очень много в моей нелепой, местами трагической, но, в общем, ослепительной судьбе.

– Давайте поговорим о самых Ваших сложных интервью. Например, с Людмилой Гурченко.

– Она преподнесла мне урок на всю жизнь. Она была не в духе, расстроена и, как я помню, в ярости на своего спутника – на парня, который произвёл на меня впечатление абсолютного куска дерьма. И эту ярость она перенесла на меня. А я, видя, что Людмила Марковна в ярости, не смог перестроиться. Я решил сделать ей необычный комплимент – стал хвалить её роль в фильме «Аплодисменты! Аплодисменты!». Я считаю, что она сыграла там удивительно. Но тем самым я насыпал ей соль на рану – оказалось, что она вообще не любит эту роль! И она сказала мне: «Надо было прочитать мою книгу, чтобы знать, что это – не комплимент!» Если бы она меня назвала неумехой или просто послала на ***, это было бы не так страшно. Но она заявила, что я абсолютно непрофессиональный человек, сняла микрофон и ушла. В прямом эфире!!! И вот эту оплеуху видела вся моя семья, видела вся Грузия и вся Россия! Меня спасли редакторы – быстро включили рекламу.

– Ещё была у Вас интересная ситуация с Катрин Денёв...

– Юля, вы меня поражаете. Вот вы действительно подготовились, не то что я к Гурченко. Катрин Денёв беседовала со мной в передаче радиостанции «Европа Плюс». С ней был выдающийся русский кинокритик Андрей Плахов в качестве переводчика. И видно было, что ему не нравится уровень вопросов. А я посмотрел с ней всего пару фильмов, и, конечно, столько интересного у неё можно было спросить, а я атаковал её вопросами про личную жизнь, что её безумно расстроило. А ведь она символ Франции! Это всё равно что пригласить в гости Депардье и спросить у него только про пристрастие к винам, и тем ограничиться. Но если говорить о провалах, то самый главный случился не на интервью. Было одно мероприятие, которое вели актёры и юмористы из «ОСП студии» Шаца*. Представьте, они суперпрофессионалы, безумно смешные. Они вели первую часть мероприятия, а мы с Лерой Кудрявцевой должны были вести вторую. И вот мы выходим в зал, который раззадорен их уровнем юмора, и... абсолютно ничего не можем сделать. Выглядим настолько жалко, что и сказать нельзя. И вот эти попытки пошутить, и оглушительная тишина в зале – ни одного смешка, ни одного хлопка... Всё это длилось на протяжении полутора часов – это, пожалуй, самое страшное, что было в моей карьере.

– Важную роль в Вашей жизни сыграл и продюсер Юрий Айзеншпис. Когда и как случилась Ваша первая встреча?

– В год смерти Виктора Цоя – в 1990-м. Он погиб в августе, а я пришёл в квартиру Айзеншписа в январе. С Юрием я тоже вёл переписку. Тогда у него уже была группа «Технология», которая гремела с хитом «Нажми на кнопку – получишь результат». Помню этот день – я захожу к нему в дом, а там на диване сидит Цой. Я чуть не упал – ведь он тогда уже был живой легендой, идолом для меня. В армии мы только его и слушали! А тут он просто и скромно сидит на диванчике, сложив руки на колени. И вот маленькая, но очень характерная деталь – он привстал с дивана, чтобы пожать мне руку. Для меня это был абсурд! Как?! Зачем Виктор Цой встаёт, чтобы пожать мне руку? Кто я такой перед ним?! Я помню, как Виктор спорил с Айзеншписом о том, нужно ли записывать песню «Когда твоя девушка больна». Цой считал её глупой, а Айзеншпис – наоборот. В итоге эта композиция стала одной из самых трогательных песен о любви...

– Айзеншпис – он же музыкальный продюсер. Какая у Вас была роль в его империи?

– Придворный журналист. Если говорить честно, то, скорее, скоморох. Я развлекал людей, валял дурака. И нисколько этим не гнушался. А через два или три года он назвал меня своим другом. Я и учился у него – между историями о том, как он сидел, он обучал меня, как себя преподнести, как выстраивать отношения с обществом. Айзеншпис был человеком несносного характера, но энциклопедически образованный. Его роль в моей судьбе была исключительной. Если бы он был жив, я бы не скатился в пропасть под названием алкоголь и наркотики. Он не давал мне даже выпить лишнюю рюмку. А после его смерти один за другим ушли мои мама и папа... И тогда я попробовал всё. И вскоре стал делать это каждый день. Ты можешь десятилетиями выстраивать свою карьеру, а потом за неделю разрушить всё. Я живой пример этого. Я помню, как прилетел на конкурс «Новая волна» и был в настолько непотребном состоянии, что рухнул прямо там, на красной дорожке.

– Кто Вам помог выбраться?

– Это была помощь, но с интересом. Я не всё время был в таком состоянии, на месяц-другой я приводил себя в порядок, и меня приглашал на свои передачи Малахов, где я за гонорар играл нужную ему роль. Леонид Закошанский и Арман Давлетьяров тоже давали мне работу, которая позволяла мне как-то содержать семью. И была ещё категория людей, довольно опасных, которые давали мне в долг. И долг этот нельзя было не вернуть..

– Именно в этот период Вы выругались матом в эфире Первого канала и Вас надолго отстранили от телевидения?

– Да. В разгар этого периода. Причём я даже не понял, что случилось. Просто перестали звонить и предлагать работу. Я был в том состоянии, в котором в последние годы своей жизни пребывал Евгений Осин. Он не знал, какой сейчас день и какой месяц.

– Осину не удалось остановиться... А как удалось Вам?

– У меня было два таких сложных периода. В первый раз я закрылся в квартире на два месяца и не вышел оттуда, пока не очистился. Что я перенёс там – одному богу известно. Во второй ситуации после судов и скандалов с Аллой Пугачёвой мне помог Николай Басков. Про него говорят, что у него золотой голос, но у него есть ещё и золотое сердце. Я помню как сейчас эту ситуацию – я был с ним в какой-то поездке и заработал там 500 долларов. И вот с этими деньгами стою в аэропорту в магазине дьюти-фри и держу в руках бутылку виски. Я был на мели, работы нет, ничего нет. И я собирался забухать на вот эти последние деньги. И тут ко мне подходит Коля... А надо знать ситуацию – я в эфирах всегда его поносил последними словами. И у Коли не было ни малейшей причины мне помогать, а оказалось, что в его семье меня любят и знают. Хотя я уже разуверился к тому моменту, что хоть кто-то в России меня любит. И вот Коля подходит ко мне и говорит: «Моя мама просила тебе передать, что ты не имеешь права так к себе относиться!» А я стою и понять не могу. А Николай продолжает: «По приезде я дам тебе столько денег, сколько хочешь. Но только если ты приведёшь себя в порядок». Я стою и думаю: «Что за *** он несёт? Зачем он мне будет давать какие-то деньги?! За что?! Почему?! С какой радости?» И я просто ляпнул ему, чтобы он отстал: «Да мне нужно 100 тысяч долларов!» А он на полном серьёзе: «Мы заключим пакт: сегодня же вечером получишь 100 тысяч, только вот этого чтобы больше не было!» И вот мы прилетаем в Москву... К тому времени я уже с детьми не общаюсь, мне их не показывают – потому что они не должны меня видеть в таком состоянии. И мне звонит директор Баскова и приглашает на встречу. Я до сих пор не могу в это поверить, мне кажется, что это розыгрыш. У меня даже денег на такси не было – в долг ехал на эту встречу. И мне реально дают пакет размером с мою голову. И директор мне говорит: «С этой секунды пакт вступает в силу. Коля считает, что вам нужно вернуться в профессию. Вам нужно снова стать журналистом». А я даже не знаю, как мне это комментировать. Я вернулся домой, открыл пакет и вижу там эти огромные деньги. Я подошёл к зеркалу, посмотрел на него и сказал сам себе: «Если я потеряю такого друга, больше никогда у тебя никого и ничего не будет». Я принял холодный душ, обложился книгами и начал работать. Через месяц меня было не узнать. Когда Коля увидел меня – он поднял руки и сказал: «Вот это я понимаю!»

– Откуда у Баскова столько денег, чтобы так ими раскидываться?

– Я могу тебе сказать, что он самый востребованный артист в стране. У него с сентября по декабрь 50 концертов у людей, которые значатся в списках журнала Форбс. Он, как никто другой, умеет сочетать в себе и пение, и талант к ведению мероприятий – его приглашают на корпоративы самые богатые люди страны. Он завален работой. И он не может прожить без неё и дня.

– А кто вообще Вам первым предложил примерить на себя отрицательную роль – хамить звёздам в эфире?

– Иван Демидов. Бывший директор телеканала «ТВ-6». Моя задача была провоцировать, валять дурака. Но что меня поразило, люди за чистую монету восприняли этот образ. Я всего лишь играл роль, а все решили, что я такой и есть.

– Близкие как Ваш образ воспринимали?

– Хохотали! Помните шоу Бенни Хилла? Разве это не пошлость? Пошлость, но в этом вся суть! Мне Демидов говорил, что моя роль – это скотина. Самая настоящая, поэтому ты можешь задать любой самый ужасный вопрос. А Илья Легостаев играл роль белого рыцаря, защитника – он должен был возмущаться моему безобразному поведению. Так строилось это шоу. Мы валяли дурака! Но это смотрела вся страна. По сути, эти гадкие вопросы были проверкой чувства юмора. Но певец Женя Белоусов переиграл меня. Я у него спросил: «Как вы можете существовать 12 лет на сцене, когда у вас всего 3 песни?!» Он моментально парировал: «Во-первых, не три, а две!» Блестящий ответ! Я получал за свою роль мерзавца 800 долларов. И был доволен. Не учёл только одного – люди не понимали, что я актёр и играю роль. Они буквально меня воспринимали как ублюдка. Они не понимали, что, если я ругаюсь с Валерием Леонтьевым или Эдитой Пьехой – это не потому, что я отношусь к ним плохо, а делаю это для того, чтобы зрителю было интересно смотреть. Особенно опасным было непонимание от поклонников Шуфутинского и Круга.

– Про любовь. Вы живёте со своей любимой женщиной Ольгой уже много лет. Как Вы уживаетесь?

– Мы 15 лет вместе. И благодаря ей, в том числе, я сижу сейчас перед вами. Благодаря ей я имею возможность жить и работать. Это выше всякой любви. С годами поцелуи под луной и клятвы – это всё проходит. И ты начинаешь понимать, что важно – доверие, возможность поплакать человеку в жилетку. Я могу быть с ней слабым. Я могу опереться на неё. И она мне внушает, что я величайший из проходимцев, жулик и мошенник. Но не лишённый сомнительного обаяния. А я в ответ делаю всё, чтобы она никогда не жалела, что связалась с таким подонком и тварью, как я. Вот вам вся история, выше всякой истории любви.

– То, что Вы так долго вместе – это её заслуга?

– Это всегда заслуга женщины! Всегда! На 99 процентов. И на один – нашей проклятой мужской братии.

– Отар, дайте своё определение жизни!

– Это совершенно невыносимое и тяжёлое испытание для любого нормального человека. Но я не знаю более восхитительной вещи на свете. Я не устаю восхищаться её непредсказуемостью. Совершенно непонятная, совершенно восхитительная по***нь! Вот что такое для меня жизнь.