Эдуард Радзюкевич: «Ради роли я могу набрать и сбросить 40 кг»

«Делай добро, и оно к тебе вернется» - этой простой, но такой трудной в исполнении мудрости следует наш герой. Он рассуждает о женщинах как о загадочных инопланетянках, о мужчинах - как о вечных мальчишках, о профессии - как о служении, а не ремесле. Он прошел через ад зависимости и выкарабкался, чтобы помогать другим. Что значит быть верным себе сегодня? Где искать точку опоры? Об этом, и не только об этом, рассказал «Жизни» звезда скетч-шоу «6 кадров», актер и режиссер Эдуард Радзюкевич.

- На экраны выходит новая картина «Паромщик», в которой Вы сыграли одного из ключевых персонажей. Как Вы вообще принимаете решение, когда Вам предлагают роль?

- Я читаю сценарий и понимаю: интересно мне в принципе или нет? Персонаж картонный или он наполнен интересными чертами характера? Интересная ли у него судьба? Поэтому, что касается «Паромщика», то я сразу согласился, как только прочитал сценарий.

- Расскажите о Вашем герое.

- Знаете, если говорить о нем как о функции, то он, наверное, наряду с еще несколькими персонажами, несет на себе весь юмор в этой картине. С одной стороны. А с другой - у нас получился персонаж очень трогательный и трагикомичный. Там есть сцены, которые проходят со слезой на глазу. Это друг, который умеет ценить дружбу, который предан своему другу и никогда его не предаст. Такие люди есть. При всем при том, что он достаточно острый на язык.

- А какой был самый сложный съемочный день?

- Наверное, тот, когда нас атаковала мошка. Ее, по-моему, выращивали для корма рыбам на каком-то рыбозаводе, который потом куда-то делся. И мошка расплодилась до невероятных масштабов. В вечерние часы - просто тучи, висящие над землей. Они не кусались, но залезали в уши, в рот, в нос, в глаза. Это был ужас.

- Как Вам работалось с режиссером Федором Поповым?

- Прекрасно. Мы сразу нашли общий язык. Я вносил какие-то предложения, он вносил свои. И как-то так получилось, что никогда между собой не конфликтовали. Наоборот, мы всегда находили консенсус. И то, что предлагалось, практически все вошло в фильм. Это касалось и грима, и исполнения частушек и песен, и каких-то фраз, которые я предлагал, где-то пересмотреть сцену. С его стороны тоже были предложения, и мы всегда находили золотую середину. Не было ни единого конфликта на площадке, сработали очень продуктивно. И со всеми актерами - прекрасный кастинг в этом фильме, правда. Работалось очень легко.

- То есть, можно сказать, атмосфера на площадке была веселой? Или были моменты, о которых вы говорили, - трагичные?

- Нет, трагичные моменты были не на площадке, а по сценарию. То есть написано одно, а ты играешь по-другому, и вместо лирической комедии или драмеди может получиться трагикомедия. Очень серьезная сцена, например, — прощание с другом. Когда мы прощаемся, он один на пароме уплывает заводить свою машину времени. Не хочу спойлерить, но это была сцена до слез.

- С Анной Уколовой много было общих сцен?

- Нет, у нас было, по-моему, одна или две сцены, только финальные, когда в финале собирали всех наших персонажей. А так по сценарию мы вообще не пересекаемся. Было несколько съемочных дней, когда снимали весь финал, там были задействованы все.

- Должно быть, это было очень весело, когда все персонажи собрались вместе? Или, наоборот, сложно?

- Это очень сложно. Это самые сложные сцены, когда огромное количество персонажей, и по времени, и по объему работы. Надо всех загримировать, расставить, чтобы все сработали как часы. Это очень тяжело. Гораздо проще снимать сцены с участием двух человек или сольные. А когда задействована массовка, техника, да еще и животные присутствовали... Это громоздкая, сложная работа.

- Слоган фильма - «Будь себе верен». Эта философия жизни лично Вам близка?

- Я окончил Щукинское училище в 92-м году. Это было очень тяжелое время и для театра, и для страны в целом. Мы вышли в люди со студенческой скамьи дипломированными артистами в то время, когда никому, по большому счету, ничего не было нужно. Все просто старались выживать. Было очень тяжело, и многие в то время уходили из профессии, потому что надо было кормить семью. Это нормальные, человеческие причины. Люди выбирали: либо кормить семью, одевать, обувать, учить детей, либо оставаться в профессии. Кто-то вернулся потом, кому-то вернуться уже не удалось. А мне вот повезло, я остался верен своей профессии, никогда ее не предавал. Наверное, в этом смысле слоган мне очень близок.

- Как Вы выживали в 90-е?

- Работал на многих работах, чем только не занимался. Мы, бывало, разбирали будильники, расписывали их под палех, собирали обратно, а потом ребята продавали их на Арбате. И так постоянно. Каждое утро начиналось с мысли: «Надо искать работу, надо искать работу». Было непросто, однозначно. Благо, в моей жизни довольно рано появилось телевидение. В 93-м году нас пригласил Алексей Лысенков, ведущий передачи, в то время очень популярной, «Сам себе режиссер». Мы своим курсом организовали театр «Ученая обезьяна», и он пригласил нас сниматься в одной из рубрик передачи под названием «Театр «Ученая обезьяна» Доигрались!». Мы сами сочиняли скетчи, сами снимали их на любительскую черно-белую VHS-камеру. Это было условие, как настоящее хоум-видео. Мы их разыгрывали, и это помогало держаться на плаву. Потом он меня пригласил уже сценаристом в эту передачу и озвучивать сюжеты.

- Телевидение хорошо спасало?

- Оно спасало, но мы были молодыми, только со студенческой скамьи, и гонорары были скромные. Поэтому работать приходилось много: пытаться сниматься в кино, играть в спектаклях - мы ведь свой театр создали, что отнимало много времени. Плюс какие-то халтуры, заработки. Даже ботинками в Лужниках торговал, вместе с другим артистом, который сейчас стал заслуженным.

- А опасные для жизни подработки были?

- Самое рискованное - чистил снег на крышах. Это была разовая история в районе американского посольства. Мы привязывались верёвками и чистили. Когда снега много, под ним образуется обледенение, особенно когда подтаивает и замерзает. Вот это было опасно. Несколько раз скользили и почти до самого края доезжали. Но повезло.

- А бандиты пытались к себе «завербовать»?

- Были предложения. Но я вот остался в своей профессии. Я просто понимал, что это такое. Я же вырос в таком дворе, где было много людей, связанных с этой криминальной жизнью еще в 70-е, когда началась, так называемая «блатная романтика». И я понимал, чем это кончается. Выхода там нет. Поэтому никаких иллюзий на тему бандитской романтики у меня не было. У нас многие по малолетке уходили... в тюрьму. Драться приходилось много. Были свои законы улиц. Например, если какой-то пришлый парень провожал девушку из нашего двора, его обязательно подзывали. Он мог подойти, а мог и нет. Но если не подошел - второй раз ему во дворе лучше не появляться. А если подошёл и у кого-то из местных были на эту девушку виды, они выясняли отношения по-мужски, один на один. До первой крови, как дуэлянты. Но если он встал, ответил за своё появление - его начинали уважать, и никто его потом не трогал. А если сбежал... все. Лучше там не появляться.

- А Вашу первую драку помните?

- В детском саду. Девочку защищал. Мальчик девочку обижал, я ее защитил. Это помню. Детский сад назывался «Незабудка».

- Вы родились в Петрозаводске, помните что-нибудь?

- Нет. Петрозаводск я не помню совсем. Я там только родился, а в моем девятимесячном возрасте отца перевели служить в Ленинград. А потом, после смерти матери, меня забрали на воспитание бабушки с дедушкой - уже в Москву. Так что мои осознанные воспоминания начинаются с Москвы, а от Питера остались лишь отдельные всполохи в памяти.

- Тогда какая она - Москва Вашего детства?

- О, я недавно проезжал по своим старым местам и даже не узнал их! Еду и вижу: что-то знакомое, но не понимаю, где мы находимся. Увидел свой дом и говорю жене: «Смотри, вот здесь я вырос!» А вокруг... Раньше там была огромная березовая роща, дубки. Сейчас ничего этого нет. Тогда все было более зеленое, не было такого количества дорог и развязок. А сейчас прямо перед домом - станция метро «Лихоборы». Выходишь из подъезда - и почти сразу в метро. Глобально всё изменилось. Там, где сейчас станция Лихоборы, раньше была большая роща, яблоневые сады, огромные просторы. Мы за железной дорогой на лыжах бегали. Вспоминаю свое детство с огромным теплом - оно было хорошим. При том, что было суровым, оно было очень хорошим.

- А что Вы вкладываете в слово «суровым»?

- Родителей не хватало. Отец был далеко, в Питере, приезжал в командировки, когда мог. Мамы не стало очень рано. Бабушкина любовь - она, при всей ее силе, все-таки другая, в отличии от материнской. На улице нужно было постоянно доказывать, что ты «не осел», в школе - то же самое. И знаете, я этому сейчас только рад. Это дало мощнейшую самоорганизацию. Я очень много читал. А тогда ведь не было интернета! Чтобы что-то узнать, я записался сразу в четыре библиотеки, которые находились в километре от дома. Приходилось бегать по всему району - сдавать книги , снова брать, искать нужную литературу. Сдавая макулатуру, получали талоны на покупку дефицитных книг. Так люди собирали целые библиотеки! Но они их никому не давали, берегли. А мне друзья, под страхом «смертной казни», давали почитать какую-нибудь книгу на пару часов - между школой и тем временем, когда их родители возвращались с работы. Я забегал, хватал книгу, мчался домой, читал, потом возвращал и только потом садился за уроки. А после - бежал на тренировку или в музыкальную школу. Жизнь была насыщенной, но очень хорошей.

- Кто дал Вам мужское воспитание?

- Отец, конечно. Даже находясь далеко, многому в жизни научил. Но очень многое дал и мой дед. Хотя он не был родным по крови — оба моих родных деда погибли на войне. А он, Аркадий Степанович Веденеев, коренной москвич, стал для меня родным. Он женился на бабушке уже после войны и воспитывал всех нас — и меня, и моего брата, и тёток, хотя своих детей у него не было. Это был удивительный человек. Всю жизнь он мечтал быть конструктором, но после войны работал водителем. При этом разбирался в технике на уровне гения — мог по звуку мотора определить любую неисправность. К нему со всего дома приходили: «Степанович, пойди, послушай!» Он подходил, заводил мотор и безошибочно говорил, что нужно починить. Он же привил мне любовь к конструированию. То, что сейчас называют оригами, он делал из бумаги - танки, самолёты. Мы вместе клеили модели, собирали конструкторы. Руками научил работать: пилить, сверлить и т.д. Он мог часами рассказывать о военной технике. Мы смотрим кино, а он комментирует: «Врут! Такого танка в то время не было, его только в таком-то году начали выпускать». Он прекрасно разбирался в истории военной техники — в артиллерии, самолетах, танках, он сам воевал на самоходном орудии. А бабушка, наоборот, ненавидела войну. У нее на фронте погибли два родных брата и первый муж, мой родной дедушка. Она совсем не могла смотреть военные фильмы — сразу плакала. Они пережили ужасное время — и голод военный, и послевоенную разруху, жили очень бедно. Но это было железное поколение. Дай бог им всем вечной памяти. И я верю, я искренне верю, что все они сейчас в раю. Моя бабушка, к слову, была шеф-поваром в ресторане и готовила фантастически. Она и меня к этому приучила. И теперь я сам тоже готовлю почти на профессиональном уровне - это мое главное хобби. Я какие-то соусы сам делаю, заготовки, топинги... Очень люблю грузинскую, итальянскую, русскую кухню. Несколько блюд из китайской освоил. Так что меню всегда разнообразное.

- Это правда, что в детстве над Вами смеялись из-за лишнего веса?

- Правда. Бывало обидно, но, знаете, это закаляет характер. Как говорится, нас бьют - мы крепчаем. Это был мой путь воина. А потом, когда я спустя несколько лет серьёзно занялся спортом, мой организм буквально преобразился. До этого я очень плохо рос - в 14-15 лет был всего метр пятьдесят с кепкой. А за одно лето сразу вырос на 21 сантиметр.

- Во взрослом возрасте Вы тоже довольно резко поправились. Это стало для Вас проблемой?

- Нет. Во-первых, я артист. Для меня тело - инструмент. Если для роли нужно, я могу поправиться на 40 килограмм, а если надо - сбросить те же 40. Я же не модель с надутыми губами. Мне не нужно по подиуму вышагивать. Я живу так, как мне комфортно, и совершенно нормально к этому отношусь. Если понадобится - всегда можно измениться. Я, кстати, недавно похудел на 17 килограмм.

- Как Вам это удалось?

- Пропил курс против дрожжевого грибка в организме, и это дало свой результат.

- То есть теперь можете есть что угодно?

- Я не ем сахар, хотя я по жизни страшный сладкоежка. С силой воли у меня все в порядке. Я ведь бросил пить, бросил курить. Ну, Господи, уж сахар-то не есть - это для меня не проблема.

- Кстати, как Вам удалось бросить курить? Это же одна из самых сильных привычек.

- Честно говоря, я даже не верил, что смогу бросить, и не пытался. Я курил 31 год и лишь однажды попробовал завязать. Мучился две недели, понял, что это бесполезно, и сказал себе: «Не буду бросать. Как есть, так и есть». С алкоголем пришлось серьёзно бороться - и волю подключать, и осознанное решение принимать. А с курением вышло иначе. В какой-то момент я просто понял, что уже неделю не делаю того, что делал всегда. Внезапно выяснилось, что я не курю уже шесть дней. А ведь я выкуривал по две пачки в день! При этом все вокруг напоминало о курении. Мне постоянно дарили пепельницы, зажигалки, разные аксессуары, пачки сигарет валялись повсюду - все буквально кричало: «Возьми и закури!» Любой курильщик меня поймет: ты берешь два блока и по одной пачке прячешь их по всему дому, в тайных местах, чтобы в критический момент не бежать в магазин, когда сигареты заканчиваются, а начать «поиск сокровищ» по квартире.

- А что заставило Вас бросить?

- Да ничего! Не было никакого пускового крючка. Я просто перестал курить, и все. Я даже расстроился из-за этого. Настолько обиделся, что на следующий день не закурил после первой чашки кофе, не закурил, когда пришли гости и задымили. Я сказал себе: «Значит, я и не был настоящим курильщиком, раз так легко бросил». Мне стало очень обидно! Я обиделся на курение и до сих пор не курю - вот уже 11 лет. Отец, пока был жив, всё мечтал, чтобы я бросил курить. Может, и впрямь его молитвы дошли до Бога.

- А с алкоголем пришлось бороться по-настоящему?

- Да, это была серьезная борьба. Я «зашивался». Лег в клинику, прошёл очистку, месяц там провел, а потом закодировался на три года. И с тех пор уже 21 год не пью вообще - ни капли.

- А что будет, если выпить сейчас?

- Ничего не будет. Просто стану пьяным. Был трезвым - стал пьяным. И все. Но я для себя решил, что эта тема закрыта. Я свое уже выпил - и очень основательно. И в горе, и в радости. Как говорит мой друг Сергей Дорогов из «Шести кадров»: «Эдуард установил все олимпийские рекорды в этом виде спорта». Меня действительно в театральной Москве почти никто не мог перепить. Литра четыре водки за вечер мог выпить.

- И как Вы потом приходили в себя?

- Да, утро было суровым. Я всегда говорил, что утро придумал дурак, негодяй и подлец. Было очень плохо. Но я похмелялся, и это продолжалось бесконечно. Именно поэтому я и бросил пить. Потому что я не могу выпить 50 грамм и остановиться. Мне обязательно нужно было продолжать, чтобы «дойти до кондиции».

- Это сильно мешало работе?

- Естественно. Такой образ жизни не мог не мешать. Но сейчас это все в прошлом, и я этому безмерно рад.

- Что стало переломным моментом с алкоголем?

- Это был не один момент, а цепь осознаний. Я понял, что сколько веревочке ни виться - конец всегда будет печальным. Да, я долгое время совмещал работу и выпивку, но в какой-то момент пришло четкое понимание: это мешает жить, мешает работать, мешает быть человеком, наконец. И когда родился сын я принял решение - хватит… Вообще самый сложный этап наступает после того, как ты уже завязал. Резко ничего не налаживается. Должен пройти достаточно длительный период адаптации, когда окружающие заново учатся тебе доверять, когда они наконец верят, что ты вернулся - что ты снова адекватный, трезвый человек, с которым можно иметь дело. Это путь восстановления доверия, и он требует терпения. Я всегда подчеркиваю: алкоголизм - это болезнь. Я говорю об этом на каждом углу, потому что хочу помочь другим. За последние 21 год мне удалось помочь многим. Я считаю, что минимум десять человек «заштопал» - они, глядя на мой пример, тоже нашли в себе силы справиться с этой бедой. Я с ними разговаривал, проводил беседы, делился своим опытом. Я никогда не стеснялся говорить об этой проблеме открыто - потому что скрывать нечего. Нужно предупреждать людей, и если уж ты сам прошел через этот ад, то просто обязан своим примером помогать другим - либо не попасть в эту ловушку, либо найти из нее выход. Это действительно очень серьёзное заболевание.

- Что бы Вы хотели сказать тем, кто сейчас находится в той точке, где были Вы когда-то?

- Хочу сказать, что жизнь без этого - настоящая жизнь. Она ярче, насыщеннее и честнее. Да, поначалу трудно, но результат стоит того. Нужно просто сделать этот первый шаг - признать проблему и захотеть измениться. И помнить: Вы не одни. Всегда есть те, кто готов помочь и поддержать. Нужно просто найти в себе силы попросить о помощи.

- Существует распространенное мнение, что актер всегда должен быть на надрыве, что звучать может только натянутая струна. Что Вы думаете об этом?

- Актер должен быть прежде всего профессионалом и находиться в хорошей физической форме. Да, он может быть натянут, как струна, но ключевое слово - «как». Надо учиться создавать иллюзию надрыва. Считаете, что если играешь наркомана, то обязательно нужно колоться до умопомрачения? Или если играешь сварщика - немедленно идти варить металл? А если балетного танцовщика - значит, вам нужно поступить в хореографическое училище? Это абсурд. Мы - артисты. Наша задача - убедительно изображать, а не становиться тем, кого играешь. Да, иногда роль требует быть на надрыве. Но надрываться нужно так, чтобы не сойти с ума и не сломаться. Можно так зайти в истерику, так надорваться, что обратно уже не вернешься. Именно поэтому я считаю, что разговоры о ненужности актерского образования - это преступление. Наша профессия невероятно тяжела, она напрямую связана с психикой. И мы, как никто другой, должны уметь контролировать свои эмоции, не допуская падения и точки невозврата в нормальное состояние.

- Эдуард, в жизни любого человека бывают трудные периоды. Что или кто является Вашей точкой опоры в такие моменты?

- Пока что я крепко стою на своих двоих, слава богу, и ни на кого не опираюсь, пока еще сам «топаю». Если же говорить серьезно, то, конечно, главная точка опоры - это семья. Родственники, друзья. Это то, что держит. Это и есть - Родина. Вот это все вместе.

- А как Вы относитесь к одиночеству? Боитесь его?

- Одиночество - это страшное дело. Я смотрю на многих коллег-актёров, особенно актрис, которые остались одни в пожилом возрасте. Дети выросли и как-то отдалились, близкие спутники жизни ушли... Каждый переживает одиночество по-своему, и это тяжело. Но я стараюсь относиться к этому философски: мы в одиночестве рождаемся и в одиночестве уходим. В конечном счете, за все свои поступки мы несем ответственность сами перед собой. Существует целое философское направление о том, что человек одинок по своей сути. Но с другой стороны, человеку как социальному существу одиночество переживать очень сложно. Оно не просто грустно, оно вредно. Говорят, что в одиночестве многие нейронные связи начинают разрушаться, и это даже жизнь укорачивает. Поэтому надо стараться его не допускать. Надо стремиться быть среди людей и находить себе дела, хобби, которые тебя увлекают. Мне, например, в этом смысле повезло. Я не знаю, что такое одиночество, потому что меня окружают люди - любимая женщина, дети, друзья.

- Я хочу спросить Вас о проекте «Шесть кадров». Его можно назвать школой выживания для актера?

- Любой проект можно так назвать — смотря, что вкладывать в слово «выживание».

- А в чем для Вас заключалось это «выживание»?

- Для меня это была, в первую очередь, работа. Очень интересная и увлекательная. Она принесла нам бешеную популярность, которая длится до сих пор. Мы уже 11 лет ничего не снимаем, а нас любят, узнают. Каждый день ко мне подходят молодые люди, жмут руку и говорят: «Спасибо вам за мое счастливое детство». Это высшая награда для меня. Мне не нужны никакие звания и награды. Когда мы с Галей Даниловой, моей коллегой по проекту, гастролируем со спектаклем, приезжаем в разные города, ко мне подходят люди от 25 до 40 лет и благодарят за детство. Что я могу испытывать, кроме огромной гордости? Гордости за то, что мы делали и делаем правильное дело - я, мои коллеги, наша профессия. Я безумно счастлив в такие моменты. Однажды 18-летняя девушка сказала мне после спектакля: «Это первый раз в моей жизни, когда я была в театре. Теперь я буду ходить всегда». Вы понимаете, что для профессионального актера значат эти слова?

- А в момент самих съемок было тяжело? Они же шли практически нон-стопом.

- Это была настоящая экспедиция. Съёмки постоянные, и в основном, процентов 70, - ночные.

- Срывы и конфликты были?

- Срывы и скандалы случаются, когда у кого-то появляются амбиции. А амбиция - это гордыня. Это когда человек требует к себе неземного отношения, совершенно этого не заслуживая. Такой человек у нас не просуществовал бы и недели. А мы снимались 10 лет! Представьте, 10 лет одним коллективом. Это как закончить школу с первого по десятый класс вместе.

- Эдуард, Вы можете назвать себя счастливым человеком? Какое главное мерило этого состояния для Вас?

- Во-первых, уже счастье, что дожил до этого возраста. Мне в этом году исполнилось 60. Это уже достижение. Счастье в том, что я нашел себя как мужчина - для меня это очень важно, пожалуй, самое главное. Чтобы человек был счастлив сам и мог делать счастливыми окружающих. Мне повезло - я нашел себя в жизни, занимаюсь тем, что мне искренне нравится, и не хочу ничего менять. Это огромное счастье. Счастье - это и любимая женщина рядом, твои дети. Счастье - что успел посадить дерево. Правда, дом еще не построил, но ничего, надеюсь, когда-нибудь построю. Счастье - в верных и любящих друзьях, которые меня уважают. И, знаете, я счастлив, что живу в этой стране. Это огромное счастье. У меня никогда не было желания жить где-то еще, и мне не приходилось делать этот мучительный выбор между родиной и другой страной. У меня даже мыслей таких никогда не возникало.

- Эдуард, давайте чуть-чуть поговорим про любовь. Что для Вас главное в женщине? И что Вы в принципе не приемлете?

- Ох, какой интересный вопрос вы задали... Вы знаете, я глубоко убежден, что женщины - они с другой планеты. Правда! Мне кажется, их прислали на Землю с особой миссией. Мы, мужчины, довольно прямолинейные существа, и, если честно, я уверен, что каждый из нас в душе так и остается мальчишкой где-то в возрасте от года до восемнадцати. Мы застреваем в этом возрасте со своими игрушками - только игрушки с годами меняются - и с детскими обидами и комплексами. А женщин... женщин прислали, чтобы мы, дураки, друг другу глотки не перерезали. Вот как-то так. А для меня лично женщина - это что-то святое. Мое отношение к женщине - это отношение к матери. Я так и воспитываю всех молодых людей, с которыми общаюсь: женщину нельзя унижать ни в коем случае. Женщине можно многое простить, потому что мы многого в них просто не понимаем. Самое главное - пытаться их понять при этом оставаясь мужчиной.

- Но всё-таки, что это - «главное»?

- Самое главное в женщине... она должна быть загадкой. Знаете, если в женщине нет загадки, мне кажется, это и не женщина вовсе, а просто некое существо в женском обличье. Ты всю жизнь разгадываешь эти загадки, и я боюсь, что так никогда и не разгадаешь до конца. Женщина - это продолжение жизни, это материнское начало. Посмотрите на маленьких девочек: каждая, едва родившись, уже женщина. Мальчик еще как-то формируется, учится «ходить» - в переносном смысле, а девочки... на них посмотришь, даже когда они играют в куклы, в них уже видна эта стать, эти функции. Это великое таинство.

- Хорошо, а что Вы абсолютно не приемлете в женщине?

- Ну, это сложно сказать... Я вообще одного не люблю в людях. Терпеть не могу, когда люди начинают подличать. Вот этого я стерпеть не смогу. И я не люблю злых женщин. Вот это правда - когда в них есть злость. Но, честно говоря, я этого тоже не люблю вообще в людях. Я очень ценю, когда люди добрые. Когда они относятся к тебе с открытым забралом. Когда снимают перчатку и протягивают руку. Вы знаете, откуда пошла эта традиция? Показывать пустую руку, чтобы было видно - в ней не спрятано ни оружия, ни отравленных иголок. Я снимаю перчатку и протягиваю тебе пустую руку, без оружия. И ты пожимаешь ее. Мы не скрещиваем клинки, а скрещиваем руки, в которых нет оружия. Вот это я ценю. Так что, наверное, да - я не люблю злость. Спортивная злость, творческая - это пожалуйста. Женщины имеют право злиться, это понятно. Но вот когда в них нет добра... нет той самой милости. А ведь женщины - это же кладезь милосердия! Не зря их называли сестрами милосердия во время войны. Именно женщина может вернуть тебе надежду, дать и веру, и любовь, даже когда ты в самой сложной ситуации. Поэтому я больше всего ценю в женщине именно доброту. Добро. Знаете, на это есть замечательное стихотворение. Я не помню сейчас автора, но строки прекрасные:

«Свою жену не ругаю я и никогда не брошу.
Это сейчас она плохая, а брал-то я ее хорошую».

- Вы уже не первый раз за это интервью упомянули, что очень счастливы от того, что рядом с Вами любимая женщина. Можете рассказать Вашу историю любви?

- Нет, я не говорю о своей семье и личных отношениях. Для меня это табу. Семья — это святое, и это только моё.

- Тогда, возможно, дадите Ваше определение жизни?

- Делай добро, и оно к тебе вернётся!

Собчак ликует, Самойлова и Депп негодуют! Шок от недели моды в Париже

Авраам Руссо: Стоит тебе упасть, и все друзья в страхе разбегаются!

Александр Петров сыграл бомжа