Тимур Еремеев: «Уверен, жена Мишулина знала о его второй семье»

Его отец был легендой советского кино. Но славы и успеха наш герой добился не благодаря родству со звездой, а вопреки этому, пробивая себе дорогу талантом и упорством. В гостях у «Жизни» актер и телеведущий Тимур Еремеев.

– Со своим папой Спартаком Мишулиным вы встретились, когда вам было пять лет. Вы помните, как это было?

– Это очень отрывочные воспоминания, я помню, что меня привели в театр, завели за кулисы, с кем-то там я поговорил, а потом мама сказала, что это и был мой папа. А я сначала подумал, что это администратор, который нам билеты выписывал.

– Мне очень понравилась ваша позиция: «Почему я должен скрывать, кто мой папа?» Вы предполагали, что резонанс будет таким громким?

– Нет. Вообще нет! Мне казалось, что это для меня важно. Я был удивлен, что это оказалось важно для кого-то еще.

– Мама как отреагировала?

– Я с ней советовался. Она сначала, естественно, против была, а потом сказала, что это мое дело, мол, думай сам.

– Потом были десятки ток-шоу на эту тему. На вас обрушились и слава, и хейт. Что было самым сложным лично для вас?

– У меня было такое временное раздвоение личности. Казалось, что все это не со мной происходит. С одной стороны, продолжал жить своей жизнью – работа, театр, семья. И в то же время... Ты выходишь на сцену, а в зале шепчутся: «Ой, смотри, смотри, тот самый!..» Тяжело было после первой программы. Зачем я пошел? Мне позвонили и сказали: ваша сестра будет у нас – и мы хотим, чтобы вы поговорили. А я не хотел ни с кем говорить. И получил традиционный телевизионный ответ: мол, снимем и без вас, но это будет, очевидно, не в вашу пользу. Вам бы лучше прийти, чтобы обозначить свою позицию. Я согласился. И в это же время позвонили от Малахова – давайте к нам, у нас будет Карина. Я отвечаю: мне сказали, что она на Первом будет. А они уверяют, что там ее не будет. В общем, было некоторое время такое бодание между каналами. Уже потом, работая на телике, я понял: это нормальная практика, борьба за героя. И эта борьба довольно жестокая. Там своя кухня, и она непростая.

А теперь о самом сложном. Я искренне, наивно и очень упрямо надеялся, что я в этой программе поучаствую и все разрешится. И когда после программы мне эксперты-завсегдатаи стали говорить, мол, давай, давай, еще вот это расскажи и вот это, потом будет еще программа, я ответил: «Стоп, стоп, какая еще программа? Не надо! Я все сказал». Я хорошо понимаю, что гласность - это форма защиты. И когда я в публичном поле, то я вынужден отвечать на вопросы, что-то комментировать, говорить. Я благодарен «Пусть говорят», эта площадка, на мой взгляд, была объективна. Там искренне хотели, чтобы мы помирились. Но…

– А вы до программы пытались с Кариной созвониться?

– Нет. Она мне написала что-то гневное. Бессмысленно было ей объяснять. Я несколько раз тоже ей писал, но все стирал, потому что мне казалось, что ей это не надо. Более того, я был уверен – и сейчас уверен, что мама ее все знала. С моей точки зрения, не поделиться с дочкой, когда это все уже началось, – странная позиция.

– А ваша мама как на все это отреагировала? Для нее это наверняка тоже был стресс.

– Сильнейший! Очень переживала.

– Карина написала книгу. Вы ее читали?

– Нет, не читал, но знаю, что она написала. Ну, просто не читал – и все. Я прекрасно понимаю ее позицию, но принять не могу.

– Вы же сказали, что не претендуете ни на фамилию, ни на наследство. В чем ее претензии к вам?

– Ну, если судить по искам в суд… Их было два. Один о защите чести и достоинства, а именно: интервью, которое я дал, якобы содержит клевету. А второй был о защите права на изображение. О том, что фотография с папой, которую я представил в журнал, - это фотошоп. В удовлетворении обоих исков ей отказали. При этом она до сих пор всем говорит, что выиграла суды. Это очень хорошая иллюстрация ее логики. Я не знаю, как можно выиграть суд, если в иске отказано. Суд постановил, что интервью правомерно, а изображение - фотошоп. Притом что у меня был фотоаппарат и пленка, на которой это сделано. Но в журнале автоматически получается фотошоп. Цветокоррекция – это тоже фотошоп, любая экспертиза подтвердит.

– В общем, ее позиция такая: вы обманщик. И чтобы вы взяли свои слова обратно?

– Ну, наверное. Она еще денег требовала в суде. И что значит "обманщик"? Я не очень люблю теории заговора по одной простой причине: они обычно рушатся на втором-третьем вопросе. Допустим, я человек, который захотел придумать себе красивую пиар-легенду. Почему именно Спартак Мишулин? Ну почему он? Это не самое очевидное имя для человека моего возраста. Совсем не самое очевидное. Почему свет клином на нем сошелся? В чьей голове это родилось? Там же были какие-то безумные обвинения в пластических операциях, что какие-то влиятельные люди все это ведут. Ну просто разрыв мозга!

– При этом вас очень многие поддержали.

– Да. Но и ее тоже многие поддержали. Я не большой любитель мериться сторонниками. Часто, когда куда-нибудь приезжаю, бабушки говорят: «Мы так болели за вас, мы так рады, что вы выиграли!» А я ничего не выигрывал, это же не футбольный матч, тут нет победителей и проигравших. Когда я шел опять же на первую программу, один из моих интересов был такой: можно ли остаться в данной ситуации человеком, можно ли на нормальном человеческом уровне проходить такое. Это было интересно для меня. И до сих пор это очень важно. Потому что у нас – опять же к вопросу клише, стереотипов – очень много списывают на скандальные программы, очень много навешивают. На самом же деле эти программы помогают людям разобраться. И тут вопрос взгляда: ты можешь увидеть просто ругань, а можешь за этой руганью увидеть человеческую боль и проблемы, которые разрешаются путем такой публичной дискуссии.

– Вы выросли в небольшом подмосковном поселке. Опишите дом вашего детства.

– Двухэтажный, с одним крыльцом и кривыми стенами. У меня в комнате стена прогибалась внутрь. Рядом стоял гигантский тополь. Дом находился в двадцати минутах езды от Москвы. Таких домиков много. Например, в Вологде, Владимире, Нижнем Новгороде.

– Вы жили в комнате в коммунальной квартире и говорили, что в доме не было горячей воды и вы ходили в баню. Общественная баня глазами ребенка?

– Ну, много голых женщин. Я же с мамой ходил. А потом, когда мне было лет восемь, баня сгорела. Вообще, скажу я вам, жить без горячей воды в России – это страшно. Но жить в постоянном страхе невозможно, привыкаешь, адаптируешься. Друзей, по сути, не было. Трудное детство. Блин, вот опять же, я боюсь таких слов, потому что понимаю, что у кого-то было в двести раз сложнее. Люди посмотрят и скажут: ха, сложное детство у него...

– Мама работала, и вы были часто один. Что делали?

– Читал. Играл на пианино, рисовал, писал рассказы – что-то связанное с творчеством всегда было.

– Вы рассказывали любопытную историю о том, как однажды вас друзья ограбили.

– Да не то чтобы друзья. Это опять же к вопросу о наивности, от которой я всю жизнь стараюсь избавляться. У нас была угловая комната с двумя окнами, и возле одного окна шла пожарная лестница на второй этаж. По ней люди часто поднимались. И однажды я увидел компанию ребят, открыл окно, они стали расспрашивать об игрушках, а у меня их довольно много было. А потом мы уехали на Новый год к бабушке в Вологду, а когда вернулись – игрушек не оказалось.

– Для вас это был удар?

– Ну, урок. Страшно было и обидно, потом приходила милиция, снимали с вещей отпечатки пальцев.

– Как мама отреагировала?

– Довольно спокойно. Потому что в большей степени мне урон нанесли, чем ей...

– Саму историю любви ваших родителей знаете?

– Они познакомились в Вологде. Папа там был на съемках фильма «Достояние республики». И они снимали сцену в одной из школ, где училась мама. Сейчас, кстати, это здание выглядит очень печально. Там и познакомились, он предложил ей прийти в театр, если она будет в Москве, оставил свой телефон. Спустя несколько лет она приехала в Москву и пришла в театр. В свое время он делал ей предложение, но мама отказалась из-за большой разницы в возрасте. История маминой любви – это вся ее жизнь.

– Часто с папой общались?

– Довольно регулярно. Иногда раз-два в неделю, иногда раз в месяц. У него же график был сумасшедший. Но это было всегда.

– Где проходили встречи?

– У театра. Иногда на концерты к нему ездили. В основном встречи были там, где он работал. Очень редко встречались у его дома. В самом доме я ни разу не был.

– Когда вы ему звонили, о чем разговаривали?

– Как дела, как учеба. Я ему приносил из школы какие-то поделки свои. С пятого класса я учился в частной школе, что совершенно необычно было для подмосковного города. Но это был интересный проект, где обычные дети учились вместе с детьми с ДЦП, и это как бы вырабатывало иммунитет к проблемам и у них, и у нас. Они учились жить в обществе, а мы учились не тыкать пальцем, не смотреть на них косо. И у нас там даже был урок скульптуры. Я, помнится, слепил бюст Гоголя. Принес его папе показать, а он говорит, что этот Гоголь очень похож на Боярского.

– Маме дарил подарки?

– Он помогал обычно деньгами. Аккордеон купил, когда я начал заниматься в музыкальной школе. Машину первую. Это была «шестерка» ВАЗ за 500 долларов. То есть я ее сам нашел, сдал на права и сказал отцу, что есть на примете машина. И он дал деньги.

– А какой-то житейский совет он мог дать? Например, как вести себя с девушками.

– Помню его слова, сказанные в саду рядом с Театром сатиры. Мама была в театре, и я их ждал и замерз немножко. И он, когда вышел, спросил: «Че, замерз?» Я ответил, что да. «Ну, я в твои годы девчонок на морозе ждал босиком!» – сказал папа. А чтобы совет дать – не было такого. Потом он решил, чтобы я поступил в школу с театральным уклоном на Трубной. Там имелся театральный класс, фактически это была программа первого курса института. Это была его идея. Это когда я ему уже сказал, что тоже хочу стать актером.

– А мама ваша – она какая?

– У нее хорошее чувство юмора, она не замкнутая в себе, не депрессивный человек абсолютно. Любит путешествовать, любит кино, театр.

– В 90-е годы насколько сложно было вашей маме?

– Тогда она много всяких работ сменила. Работала и уборщицей. И даже, не имея специализированного образования, чертила эскизы приборов для «Бурана». Она хорошо рисовала и как-то попала в НПО «Энергия». Одно время у нее даже был запрет на выезд за границу. Много чем мама занималась, чтобы меня содержать и более-менее нормально питаться.

– Завидовали другим детям, чьи родители могли купить своему ребенку дорогие вещи?

– У меня и компьютер позже появился, и приставка. Каких-то вещей – да, у меня не имелось. Немножко завидно было, но не критично. Уж точно я не засыпал со слезами на глазах, потому что нет «Денди». Зато всегда на мне была хорошая одежда. Всегда мама старалась найти что-то интересное, небанальное.

– От отца ничего не требовала?

– Он сам помогал – и делал довольно много.

– Я знаю, что какое-то время она работала в его доме консьержкой. Это он ее пристроил?

– Конечно. Это было очень практично в плане помощи, да и альтернатив других не просматривалось. Там была нормальная зарплата, это был хороший богатый дом в центре Москвы.

– А вам подрабатывать приходилось? Какие профессии освоили?

– Помню, как работал аниматором, ростовой куклой. Эта была самая прибыльная работа в моей жизни. Представьте, предновогодняя пора. И восемь часов подряд (пять минут в начале каждого часа) ты надеваешь на себя огромное яйцо – остается только замазанная гримом голова и кепочка. Выходишь в таком виде в ГУМ, а за тобой идет человек с камерой для отчетности. Находишь ребенка и говоришь: «Привет! Кто я?» – «Яйцо». – «Отгадай загадку – получишь шоколадку!» Вручил шоколадку – и все, потом целый час свободен. Платили 50 долларов за выход! Восемь выходов в день – 400 долларов! Это была шикарная работа. А еще я потом узнал, что нам платили меньше, чем положено. На нас кто-то еще и зарабатывал.

– Вы сначала учились в Щепкинском училище, как вы отжигали студентом?

– Да как все студенты. Тусили, уезжали куда-то. Помню, поехали от балды в Чехов. Город в то время был такой криминальненький. Сели ночью в электричку и поехали. Почему туда, не знаю. Искали там дешевую гостиницу. В гостинице «Уют» нашли девятиместный номер. Я полагаю, что до нас там жили какие-то строители. Купили яблочно-алычовый сок, трехлитровую банку, и водки. Когда смешиваешь этот сок и водку, они не смешиваются между собой. Водка наверху. Выпиваешь водку и запиваешь коричневой яблочно-алычовой массой. Вот какие-то такие развлечения были.

– Когда не стало папы, вам было 22 года. Как вы узнали об этом?

– По телевизору в Вологде. Странное ощущение, когда тебе сообщают, что твой папа умер. Не сразу осознание пришло. И это уже такая актерская черта – я хотел проанализировать, посмотреть со стороны, что со мной происходит. Мне сообщают, что умер отец, а я сижу, и моя природа отслеживает, что со мной происходит. Какой-то сюрреализм. Созвонились с мамой, она, понятное дело, плакала. Я не поехал на похороны. Я мог бы сказать, что хотел запомнить его живым, но это такая литературная отговорка. Много причин, почему не поехал. Но я совершенно об этом не жалею, для меня это не самый сакральный момент жизни, у меня куча других ассоциаций и воспоминаний, и мое отсутствие на похоронах никак этого не меняет.

– Вы равнялись на отца в жизни, на сцене?

– Сейчас я очень много схожих черт в себе нахожу. Не в плане схожести с отцом, а в плане моторики организма, который работает у меня в схожем направлении. Это интересно наблюдать. Помню, что у меня было большое чувство сопричастности, когда он находился на сцене. Я переживал как за себя. Я не большой любитель метафизики, но в этом точно есть какая-то связь. Его график тогдашний очень похож на мой график сейчас. С одной стороны, это большое счастье, с другой – артист его уровня и статуса мог бы и выбирать. У меня нет ощущения, что он сильно выбирал. Он прямо хватался за все.

– В какой-то момент вы захотели стать телеведущим. Что это был за момент?

– Когда еще история с сестрой не закончилась, мне на Первом канале предложили попробовать себя в роли ведущего. Без какого-либо конкретного проекта. Первая реакция у меня была отрицательная. Я это воспринимал как подкуп, что ли. Мне казалось, что им что-то нужно и меня заманивают этим. На самом деле оказалось, что нет, и я был очень удивлен. Мы выпустили сначала один проект, потом другой.

– Работы у вас много. Давайте про некоторых коллег поговорим. Вам повезло работать на одной сцене с Мариной Федункив.

– Да, она очень крутая! Очень фактурная и органичная. Талантливая актриса в классическом понимании русской психологической школы. Она уровня Мордюковой.

– А как человек?

– Мы хорошо с ней сошлись. Меня некоторые коллеги предупреждали, что она какая-то сложная, но мне так не показалось.

– Еще вы много работаете с Лерой Кудрявцевой. С ней как вы сошлись?

– Для меня все было понятно, когда мне позвонили из «Звезды сошлись» и сказали, что хотели бы попробовать меня на роль ведущего. Приехал, мы попробовались вместе и, кажется, нашли хороший контакт сразу. Она очень простая и честная. Несмотря на то, что может кого-то и матом послать. Это не потому, что она злая, она просто прямая – говорит то, что думает, и это очень здорово.

– Ваш самый сложный съемочный день.

– На проекте «Это любовь» был день, когда о мою голову разбивали яйцо, я купался в пруду и прыгал с моста. Короче, я в конце дня так устал, что заснул и ничего не помнил. На телике тоже были сложные дни. Были темы, когда, например, в студии выяснялось, что человек – убийца. Или я общался с человеком, который сжег своих детей в печи. Или дети, которых забывали на морозе. Это эмоционально тяжело, когда понимаешь, что это реальность для человека, который тебе все это рассказывает.

– Хочу про вашу любовь поговорить – с супругой Ольгой.

– Представляете, я ее перепутал. Я с ней познакомился в интернете и, когда ей писал – думал, что ее знаю. Думал, что это девочка из моей школы. Потом в процессе общения понял, что это совсем не она. Но общаться не прекратил, пригласил в театр, потом мы посидели в кафе – она пришла с подружкой. Оля потом рассказывала: ей показалось, что мне больше понравилась подружка, с которой я тоже общался. Но я общался больше с подружкой, потому что стеснялся Оли. А зажимчик я компенсировал с помощью подруги. Люди вообще странно на первых свиданиях себя ведут. Непростой период жизни – первое свидание. Ну а потом как-то постепенно, постепенно начали встречаться, потом года через три начали заговаривать про свадьбу. После одного из таких разговоров я поехал домой и подумал: «Блин, а чего ждать-то?» Купил колечко, вернулся и сделал предложение. И мы сыграли свадьбу раньше запланированного срока. И вот уже почти 15 лет мы вместе.

– Какой была у вас свадьба?

– Я к тому моменту очень много работал ведущим на свадьбах, и у меня аллергия на ведущих к тому времени уже появилась. Поэтому у нас не было ведущего: играла музыка, мы катались на яхточке, были какие-то угощения, все общались. Да, и выездная регистрация была – на природе. Мне всегда хотелось спокойной легкой свадьбы, такой она и получилась.

– За какой конкурс на свадьбах в роли ведущего вам стыдно до сих пор?

– Ну, я все это делал – обматывание туалетной бумагой, танцы на газетах. Потому что люди просили. Я не очень люблю выкуп невесты, а некоторые люди любят. И однажды, когда невесту украли, ко мне подошел пьяный друг этой девушки: надо, мол, искать, выкупать. И мы всей толпой пошли искать. Ищем, ищем, дошли до туалета – дверь закрыта. И мы такие: «О, ты там, давай выходи!» За дверью тишина. А у двери изнутри ручка, а с внешней стороны такая закрывашка-таблетка, которую можно ножом повернуть. Принесли нож, открыли, а там... сидит бабушка. Она ничего не говорила, не просила не входить, видимо, просто была в шоке. Возникла такая очень неловкая пауза.

– Вернемся к вашей супруге. Как ваша мама приняла невестку?

– Очень хорошо. Они общаются, дружат, мама с дочкой помогает. И кстати, мы все вместе путешествуем каждое лето.

– Дайте, пожалуйста, ваше определение жизни.

– Это то, что проходит мимо, пока мы работаем. А если серьезно… Определение жизни в моем понимании – это здесь и сейчас. Потому что прошлого как бы нет уже, будущего еще нет, а есть то, что происходит прямо сейчас. Вот то, что у нас сейчас, и есть жизнь.

"Пугачева приняла меня как свою". Откровения Вики Черенцовой, поющей за рулем

Александра Пахмутова: "Осиротели наши песни без Николая Николаевича..."

Дмитрий Колдун: "Жена швырнула фанатку, когда та стала обнимать меня за шею"

Анна Банщикова: "Чем больше муж любит тебя, тем меньше тебя любит его мать"

Александр Демидов: "Жванецкий выгнал нас, когда мы сожрали у него всю колбасу"